Мой личный доктор

Меня это бесит. Что это за дешёвая реклама с ненужными унизительными подробностями? Бросив дубовый сор, пытаюсь отобрать у мамы чашки с золотой каёмочкой. Так мы с ней и тягаем туда-сюда блюдца, таращась друг на друга и переглядываясь.

Она мне говорит взглядом:

«Ты с ума сошла, дочка?! Такой мужчина! Да за него надо хвататься двумя руками, а не выгонять!»

А я пучу зенки и отвечаю:

«Да он кобель! Сдался он нам?! Поматросит и бросит! А у меня карьера! Завуч — это же “учитель учителей”! Я должна заниматься контролем за учебно-воспитательным процессом, а не поить дамских угодников чаем с конфетами!»

Мама побеждает. И, выхватив у меня чашку, ставит её на блюдце перед Ткаченко.

— Благодарю. Я могу воспользоваться вашим санитарным узлом? — спрашивает он у Натальи Викторовны, а не у меня.

Та его даже провожает, включая свет, показывая полотенца и мыло. Хотя он там уже был и лапал мою зубную щетку. Кстати, надо не забыть обдать её кипятком после этого.

Подталкивая маму гипсом, выпихиваю её обратно на кухню:

— Ткаченко — отец Костика, сына Майки! — шепчу я прямо в лицо матери, применяю тяжёлую артиллерию.

Мама смотрит прямо на меня, затем спокойно выключает чайник. Размышляя, льёт кипяток в заварник, снова поправляет сползшие на нос очки. Лезет за конфетами. Распаковав птичье молоко, выкидывает целлофан в урну.

— Это всё усложняет, — согласно кивает. — У неё есть доказательства?

— Мама, какие доказательства? Он её узнал, они ещё посмеялись, что не надо было в папином кабинете.

— Что не надо было? Ты узнала, о чём конкретно они говорили? — шепчет мама.

Самое интересное, что нам с ней для чаепития мама ставит обычные ежедневные кружки, как бы спасая лучший сервиз от коричневых чайных разводов.

Проявив непослушание, беру чашку из набора. Какому-то Ткаченко, значит, золотая каёмочка, а мне — мишка, летящий на красном шарике?

— Я тоже хочу красивую чашку.

— Обойдёшься, Ульяна, не капризничай, — отбирает мама и ставит красоту на место.

Надувшись, сыплю себе сахар в старую слегка поцарапанную кружку.

Слышно, что доктор смывает воду.

— В любом случае моя подруга в него влюблена, а это, сама понимаешь, табу!

— Я тоже была влюблена в Фредди Меркьюри в молодости, и что, остальным женщинам нельзя было на него смотреть?

— Это не то же самое, мама! — морщусь, скривившись.

— Почему? Почему она столько лет молчала? Насколько я помню, её сыну лет семь, не меньше. Увидела красивого успешного мужика, с которым бумажки дыроколила в папином кабинете, и, дабы убрать тебя из прямых конкуренток, придумала, что у них общий ребёнок. Пока тест ДНК не увижу, в жизни не поверю! — продолжает шептать. И раз — кулаком так по столу!

— Тебе надо было следователем в прокуратуре работать, а не преподавать в изостудии. — Двумя здоровыми пальцами вытираю лицо. — Аж заплевала меня от негодования.

Дальше мы резко замираем.

— О чём шепчетесь, красавицы? — Возвращается доктор на кухню.

— О том, каким автобусом вам лучше в центр поехать, Константин Леонидович. С восьми здесь весь транспорт ходит очень регулярно, так что проблем у вас не будет, — широко ему улыбаюсь.

— Ха, — усмехается доктор и садится на своё место.

Так и не застегнув рубашку. Меня это отчего-то очень нервирует.

Глава 14

— Ну ладно, мне пора! — Неожиданно резко бросает нас с Ткаченко мама, заканчивая чаепитие и оставляя всю посуду на столе.

— А кто мне убрать поможет? — возмущаюсь я, глядя на то, как родительница натягивает туфли в коридоре.

В этот момент доктор Ткаченко тоже поднимается с места.

— Я помогу, Ульяна Сергеевна, не волнуйтесь, — и смотрит на меня, как кот на сметану, почти что облизываясь.

О да! Он поможет! Он сейчас так поможет, что я останусь, как подруга — с ребёнком на руках. Хорошо, что, когда он уснул, я сняла то кружевное безумие и надела скромную белую домашнюю маечку и серые хлопчатые штаны. Но рядом с доктором Зло даже эта одежда кажется распутной.

Как только мама захлопывает дверь, я прямо физически ощущаю, как страсть к этому мужчине настырными горячими касаниями трогает мой затылок, заставляя пульс учащаться. Начинаю суетиться. Мечусь туда-сюда между мойкой и столом.

— Ну что же, доктор, вам тоже пора, — намекаю как можно интеллигентнее.

А он берёт сахарницу в руки, переносит со стола в зону у мойки, но смотрит прямо на меня. И ещё жарче, чем до этого.

Градус возрастает. Влечение делает меня совсем идиоткой. Не соображу, куда прятаться. Под стол — не вариант. Дверь в туалет всё равно взломает.

— Поймал, Ульяна Сергеевна! — Хватает меня за талию и, усевшись на табурет, плюхает к себе на колени, хрипло выдыхая: — Сопротивление бесполезно.

У него две руки, у меня — ни одной. Силы неравны. Ткаченко явно не привык размусоливать и, развернув моё лицо за подбородок к себе, тут же находит губы. Тело вспыхивает миллионом огней. Его поцелуи такие же соблазнительные, настырные и горячие, как и он сам. Доктор аж хрипит от удовольствия, мучая мой рот. Наглый язык пьянит, облизывая и толкаясь. И, пока я пытаюсь сообразить: мне это очень нравится или очень-очень-преочень, — доктор давит по газам. Одна рука ложится на грудь, другая скользит под резинку штанов, прямо в трусики. Сосок под его умелыми пальцами мигом каменеет. Меня сто лет никто не ласкал, поэтому тело реагирует постыдным водопадом.

— Какая ты влажная для меня... — Тяжело дыша, переходит ото рта к мочке уха и теребит при этом сосок, играя с ним и сладко пощипывая.

Не успеваю за ходом событий. Пытаюсь хоть что-то контролировать, но его сильный неугомонный палец проделывает несколько раз путь вдоль моего набухшего цветка до точки наивысшего наслаждения, дразнит, возбуждая. Стараюсь произнести решительное «нет», но, когда доктор умело разводит мои губы и ныряет внутрь, изо рта вылетает бойкое «да».

И неожиданно притяжение нашей планеты исчезает. Вдруг становится легко, точно в невесомости. И хорошо, как в раю. Надо перестать с ним целоваться, не давать грудь и сжать ноги покрепче. Но как это сделать? Если тройное удовольствие наступает, забрезжив на горизонте и стремительно приближаясь в виде гигантского цунами. Мне приятно! Мне просто охренительно приятно! Мне так нравится то, что он делает, что весь мир кружится и вертится красноватыми витками, унося меня в дальние дали.

Всё происходит очень быстро. Всего за несколько настойчивых толчков и трений меня начинает бить в конвульсиях оргазма, а доктор наслаждается зрелищем, целуя мой подбородок и щёки, продолжая умело ласкать грудь.

Голова с трудом соображает. Волна откатывает, а Ткаченко сладко шепчет на ушко:

— А теперь представь, что это мой член. — Медленно достаёт из меня пальцы.

Доктор сгребает мою попку, целует шею, обнимает и тискает. Желает переместиться в спальню. И — о да! — я представляю, как он лежит на мне голый, весь такой мускулистый и жилистый, покрытый потом, начинает таранить моё тело на большой скорости. И как завораживающе прекрасно будет при этом напрягаться его твёрдый, как орех, зад…