Мой личный доктор

Смотрю на него исподлобья. Тоже мне остряк в белом халате.

— Вы же неглупый человек, Константин Леонидович, и прекрасно понимаете, что девушка просто оговорилась и округлила. Некрасиво так спрыгивать. Кабинет был. Мальчик есть. Чем чёрт не шутит? Вдруг ребёнок и вправду ваш?

Смотрю на него в упор. Не дышу. Ткаченко та ещё скотина, но сердце само по себе начинает искриться. Как же я хочу, чтобы он рассмеялся и сказал, что они с Майкой семечки грызли на подоконнике в папином кабинете, а не трахались на кожаном диване.

Скажи, скажи, скажи, что ничего не было… Не знаю, на фиг мне это. Я его, возможно, в последний раз в жизни вижу, но мне это необходимо.

— Без теста ДНК я даже обсуждать это не буду.

Твою мать! Значит, всё-таки было у них. И Костик, скорей всего, его сын. Не врёт Майка, хоть и чокнулась от любви. Прискорбно это слышать. Отворачиваюсь. Почему-то смотрю на Наталью Викторовну, сидящую в кресле. Мы с мамой переглядываемся, она, как и я, разочарованно поджимает губы.

— Пошли к Разумовскому. — Хватаюсь двумя пальцами за подругу. — Надо тебя спасать, вдруг перелом.

В этот раз Майка слушается, она будто потухла, расклеившись окончательно.

Плачет, но двигается. Не знаю, чего она от него ждала, но сейчас явно в состоянии шока и делает, что скажу.

— На кандидатскую ума хватило, а резинку натянуть не догадался, — комментирую сложившуюся ситуацию.

— Я уже говорил, что, кажется, в тот день был пьян.

— Гордиться алкоголизмом тоже, знаете ли, такое себе, доктор Ткаченко. Потому что, если анализировать ситуацию дальше, получается, что вы были бухим у начальника в кабинете.

Мама остаётся ждать нас, сидя в своем кресле. Майка, хныча то ли от физической, то ли от сердечной боли, послушно плетётся за мной. Я командую. Наш травматолог всея Руси в округе Санта-Барбара зачем-то ненавязчиво оправдывается:

— Насколько я помню, это был День медицинского работника. И моя смена давно закончилась.

Как будто ему очень важно доказать мне, что он не идиот. Поздно доказывать, я уже и так это знаю.

— Да мне неинтересно, Константин Леонидович. Хоть в операционной закидывайтесь. Мне-то какое дело? — продолжаю беседу, не оборачиваясь.

— А вы у нас, Ульяна Сергеевна, святая? — летит мне в спину.

— Ну в кабинете директора портки никогда не теряла.

— Правильная, суровая и непробиваемая женщина. И что только Шурик в вас нашёл?

Ничего не отвечаю и всё равно не оборачиваюсь. Веду потерянную и совершенно несчастную подругу к врачу.

— Садись сюда. — Опускаю дрожащую Майку на пластиковое сиденье. — Скажите, пожалуйста, кто к доктору Разумовскому крайний?

Отвечает старушка, сообщаю, что мы будем за ней. Кажется, Константина Леонидовича очень раздражает, когда кто-то не хочет у него лечиться. Надо умолять себя принять, тогда он на коне и прям павлин с редким танцем в брачный период. Но мы посмели обойтись без него.

Ткаченко зачем-то подходит и становится прямо перед нами. Несчастная Майка дрожит. Обнимаю её гипсом.

Чтобы я когда-нибудь в кого-нибудь влюбилась… Ну его на фиг! Лучше отксерокопировать двадцать методических пособий на нашем недоделанном рабочем ксероксе. Да что двадцать, все двести!

— Решили сами прорываться?

Вздыхаю. Поднимаю на него глаза.

— Вы бы лучше кровь пошли в пробирку собирать. Радоваться надо, доктор Ткаченко, сын у вас. Могу надуть для вас голубые шарики.

Он вздыхает, зарывается пятернёй в волосы и смотрит на меня так, будто во всём виновата именно я. Вообще не понимаю, чего он ко мне прицепился? Сижу, никого не трогаю, подругу спасаю от очередной глупости. Через мгновение он мечется в кабинет Разумовского, оттуда сразу же выглядывает медсестра. Называет Майкину фамилию, зазывая нас. Очередь возмущена! Не обращаю внимания и заталкиваю подругу внутрь. Слава богу, она не убегает из кабинета и остаётся на осмотр. Видимо, ей стало невыносимо больно.

Я же прохожу мимо Ткаченко и, даже не глянув в его сторону, решаю пойти к маме. Нам надо ехать домой. Планирую вызвать такси и довезти её на кресле до машины, потом как-то усадить внутрь, дальше дотащить до нужного этажа. И всё это двумя пальцами.

Задача не из лёгких.

— Почему она молчала семь лет? — возникает из ниоткуда доктор Зло и, поравнявшись со мной, начинает никому на фиг не упавший разговор по душам.

— Я не знаю.

— Странно это как-то. Отчего не пришла ко мне сразу?

— Я в ваши любовные перипетии, Константинович Леонидович, желания лезть не испытываю. У неё и спрашивайте.

Он хрипит.

— Можете хоть раз поговорить нормально?

— А почему вы считаете, что я с вами ненормально разговариваю, Константин Леонидович? — Поворачиваюсь и тут же ловлю на себе прямой, как угол в девяносто градусов, взгляд.

— Ну какие к чёрту любовные перипетии, Ульяна Сергеевна? У нас практически ничего не было.

— Было или не было, но результат налицо. Уже сто сорок сантиметров и тридцать килограмм.

— Хватит! Совсем не обязательно, что этот мальчик — мой сын.

— Боитесь? — И снова переплетаемся взглядами.

Из-за высокого роста ему приходится чуть наклоняться, чтобы заглядывать мне в лицо.

— Чушь не несите, Ульяна Сергеевна. Если пацан мой, я скрываться не стану.

Усмехаюсь.

— Какая интересная, однако, штука жизнь: одно неловкое движение — и ты отец.

Возле маминого кресла возникает заминка. Я пытаюсь и так и эдак. Но, учитывая гипс и два рабочих пальца, я могу лишь толкать коляску ногой или задом. Доктор Ткаченко понимает, что мы с ней сами не справимся. По крайней мере, добраться до дома будет сложно, поэтому он вызывается нам помочь. У него ведь закончилась смена.

Я этого не хочу.

— Ждите тут, я сейчас переоденусь и помогу вам.

— Спасибо, Константин Леонидович, мы как-нибудь сами, — объявляю ему вслед.

Но он не реагирует. Надеюсь, Майка просто поедет домой и не наделает глупостей, так-то у неё две ноги и рука в запасе. Нам же нужна помощь, поэтому я, изловчившись, звоню Шурику. Он живёт недалеко отсюда. На работу ему долго, а здесь пять минут пешком. Вот он и поможет нам с мамой.

Кстати о Наталье Викторовне, как только Константин Леонидович возвращается в свой кабинет, она хватает меня за руку.