Мой личный доктор

Охаю. А доктор ведёт меня обратно в зал.

— Я думал, что этот вопрос давно решён. И мы к нему больше не возвращаемся. Вот. — Порывшись на дне моего шкафа-купе, находит похожего цвета балетки на низком ходу.

Обувает меня, параллельно делая массаж стоп. Это невероятно приятно, и я плыву... Уже начинаю задумываться о том, чтобы притормозить с выходом из дома. С Ткаченко так всегда: чем больше секса, тем сильнее его хочется.

— Я не могу пойти в балетках. Я так совсем низенькая.

— У тебя очень красивые ноги, Ульяша, можно сказать, идеальные.

Он сидит передо мной на корточках, гладит икры, целует коленки. Проникновенно смотрит снизу вверх.

— И я не хочу увидеть на них натоптыши и деформацию пальцев стоп. А ещё при ношении каблуков страдают колени. Мне это прям как ножом по медицинскому сердцу, понимаешь?

Ничего я не понимаю. Когда он меня трогает и так ласково со мной обращается, всё плывет и мозг ни капли не соображает. И раз доктор просит, я послушно надеваю «тапки» на сплошной подмётке.

— Умница моя, а ведь есть ещё артриты, артрозы и отёчность. Ну зачем нам отёчность? — Эротично ползёт ладонями по моим ногам вверх, забираясь под юбку.

Припадаю к стене спиной. Прибалдев, забываю, куда шла. Вроде бы было утро, и, кажется, мы собирались на выход. Он — ехать на работу, а я — в поликлинику. Но мне уже ничего не надо. Душа горит, и, очевидно, я испытываю очень пылкую влюбленность.

Но доктор вытаскивает руки из-под моей юбки и, улыбнувшись, целует меня, глупую и пьяную, в губы.

— Пошли, Ульяш, а то опоздаем. Ещё много дел.

Как я куда-то пойду, когда ноги не слушаются? Но он помогает. Закрывает дверь ключом и берёт меня за руку. Усаживает в машину, пристёгивает ремнём, параллельно целуя в губы. Мой сосед выгуливает собаку и, увидев наши с доктором пылкие отношения, едва не врезается в столб.

Это смешно и стыдно. Но я нашла своего доктора, и неважно, что подумают соседи, у меня просто горит внутри. И я не могу взять себя в руки. Ткаченко подмигивает и заводит мотор автомобиля.

А я, засмущавшись, отворачиваюсь к окну. Смотрю на соседа, на собаку — и тут меня осеняет!

— Костя?!

— Да, Ульяш. — Выкручивает руль, направляясь к поликлинике.

— А как же твой пёс? Он же один так долго. Всё то время, что ты был у меня дома, твоя собака была одна в квартире?

Доктор молчит, поворачивается, смотрит на меня, мрачнеет, потом снова переводит взгляд на дорогу, затем съезжает с трассы и тормозит на обочине.

Это что значит? Меня пугает этот манёвр. Нехорошее предчувствие.

— Ульяш, солнце. Сейчас будет трудно, но мы должны это пережить. Графа выгуливает, кормит и досматривает моя подруга. Ну собачница. Ты видела её в парке.

Мне это не нравится. Мне всё не нравится. Меня коробит это сочетание «моя подруга». Что значит «его»? Никакая другая женщина не должна звучать так рядом с ним. Никакая другая не имеет права так словосочетаться рядом с ним. Сейчас я такая дикая собственница, что аж в глазах темно. Боже, я не смогу это выдержать. Я всегда была ревнивой, но с Ткаченко… С ним это достигло такого максимума, что закладывает уши, а планета останавливается. Я готова убивать.

— Ты же был у меня. Как она могла?! — Голос в миг садится и хрипит. — Вы что, живёте вместе?

— Дыши. — Он резко отстёгивает ремень и берёт моё лицо в свои ладони, гладит пальцами, смотрит в глаза не отрываясь. — Сейчас главное — не ссориться по глупости. Ты меня слышишь, Ульяна Сергеевна? Мы не должны переругаться!

Меня начинает потряхивать. Очень сильно крыть!

— Мы не живём вместе. У нас с ней свободные отношения, и у неё есть ключи от моей квартиры. Когда надо, когда я на дежурстве, когда я с женщиной, она выгуливает Графа.

— Господи, господи, господи! — Пытаюсь высвободится, отбиться, вырваться, убежать.

Мне бы ударить его чем-нибудь. Накрывает так сильно, что аж тошнит.

— Не пущу! Дыши, Ульяна! — Хватает меня и жмёт к себе, гладит, обнимает.

Мокро и страстно целует куда-то в щёку и ухо.

— Я не буду это терпеть! Слышишь меня? Костя! Я не могу! Другую ищи! Не могу я так! Я не буду делиться!

— Знаю. Дыши! Сейчас отпустит.

Такое ощущение, что на меня упала огромная плита. Давит на голову и грудь. Я пытаюсь вывернуться, но он не размыкает рук.

— Я сказал тебе правду, Ульяна, чтобы ты не придумывала лишнего. Чтобы ты знала меня. Но это не значит, что так продолжится.

— Не могу делиться, — тупо повторяю. — Если ты так привык, то нам не по пути.

Доктор смеётся. У меня же кружится голова, как будто упало давление.

Мне плохо.

— Ты уже бросаешь меня, завуч с Доски почёта? Я заберу у неё ключи, если хочешь. Я поговорю с ней. Но я доктор, ты меня тоже пойми. Мне нужен был кто-то, кто сможет выгулять мою собаку, пока я на смене.

— И кто-то готовый для секса в любую минуту.

— И это тоже. — Опять правда.

Такое ощущение, что он усыпил меня и вскрыл черепную коробку! Конечно, мне больно! Я хочу позвонить маме. Как в детстве. Хочу поплакаться, спрятаться, забраться под стол.

Но доктор не отпускает.

— Я скажу ей, что всё кончено и между нами ничего больше не будет. Что теперь у меня есть ты. Хорошо?

Киваю.

— Дыши, солнце.

Опять киваю.

— Я могу ехать?

Я не знаю. Смотрю в его лицо. Боже, я поехала, как Майка. Надо успокоиться. Надо угомониться. Он говорит дышать, и надо дышать.

А доктор, выбрав момент, целует меня в губы. Он ловит их своими, и какое-то время я не отвечаю, но потом расслабляюсь. Пока наш поцелуй не превращается в монотонную, равномерную, взаимную ласку.

Ткаченко медленно отпускает меня.

— Молодец. Сейчас мы заедем в полицию и подадим заявление на твою подругу, не думай, что я спущу ей эту хрень по отношению к тебе, потом в поликлинику, я поеду переодеваться и на работу, вечером сразу вернусь к тебе.

Я сажусь ровно.

— Всё хорошо, Ульяш?