Мой любимый враг

Когда мы подъехали к её дому, Таня проворно выскочила из машины и побежала к подъезду, категорически запретив себя провожать.

И хотя она уверяла, что отец ее не трогает, дурное предчувствие меня не отпускало. И дома я думал только о ней. Лишь когда от Тани пришла эсэмэска, успокоился. Даже нет, не успокоился, мне стало хорошо.

За два месяца я, наверное, сто раз написал ей, что люблю. И она мне – уже дважды. Сегодня – третий.

В полублаженном состоянии я спустился вниз, на кухню. Ни к селу ни к городу вдруг проснулся аппетит. На свет заглянула и мама, увидела, как я поедаю салат, удивилась:

– Дим, я же тебя пятнадцать минут назад звала со мной ужинать. Ты сказал, что не хочешь.

– Передумал, – улыбнулся я. – Присоединишься? Салат – объедение.

– Нет, спасибо. Смотрю, ты повеселел вдруг. А то, мне показалось, пришёл такой хмурый… Даже забеспокоилась, не случилось ли с тобой чего. А где ты вообще был? Поздно приехал… Расскажи, Дим, а то мы с тобой так давно не разговаривали по душам. Мне одиноко…

– В кафе были. В центре.

– А с кем? – улыбаясь, спросила мама. Но за её улыбкой я видел напряжение. Разговор по душам тут не при чем. И даже не в обычном любопытстве дело. Она хотела развеять свою тревогу. Хотела подтверждения, что я был не с ней, не с Таней.

Выдохнув, я отставил чашку с салатом. Есть как-то резко расхотелось. Что ей сказать? Снова придумывать какую-то ложь?

Пока она лежала в неврологии после того злополучного собрания, я ей врал. То есть соврал лишь раз. Ну, она, собственно, и спросила меня всего раз: что у меня с той самой Ларионовой…

Тогда я, не колеблясь, сказал: «Ничего». Добить её правдой я не мог, не посмел. И так боялся за неё, боялся, что повторится тот кошмар, когда она после смерти Вадика будто с ума сошла. Ну и успокаивал, конечно, как уж мог. Заверял, что мы с Таней едва знаем друг друга, что к ней просто лез физрук, а я не мог пройти мимо. Вот и вся история.

– Прошу, не общайся больше с этой семьей. С этой девочкой. Ты же всё понимаешь… Ты поступил благородно, вступившись за неё, но больше не надо… Я не переживу просто…

Физрука, к слову, уволили по её звонку давнему знакомому из департамента. Правда, звонила она ему ещё до педсовета.

После больницы она не заводила разговор на тему меня и Тани. Может, просто не находила удобного повода. А я, с одной стороны, рад был, а с другой, понимал – рано или поздно придется поговорить.

Я взглянул на маму. До чего же трудно сказать правду. Как говорит Таня – проще умереть. И врать я больше не мог и не хотел.

– С ней, да? – догадалась мама и сразу сникла. Тяжело опустилась на стул. Я заметил, как мелко дрожат ее руки, как сама она побледнела. Достал из холодильника капли, отсчитал ровно двадцать, подал ей в бокале с водой.

Она упрямится не стала (а то бывало, что в психозе разбивала о стену), выпила.

– Мам, – присел я рядом, – ну что ты? Она же не при чем.

Мама покачала головой и всхлипнула.

– Она – его дочь. Дочь убийцы Вадика.

– Её младшая сестра погибла из-за Вадика. Она сама росла без родителей. Из-за Вадика. Ты знаешь, как тяжело ей было?

– Ты теперь на их стороне?

– Да ни на чьей я стороне. Я просто хочу, чтобы ты поняла, она ни в чем не виновата.

– Её никто и не обвиняет. И я жалею ее и ее младшую сестру. Я же просила за неё Игоря Федоровича, как ты помнишь. Но я не могу вынести даже мысль, что ты, мой сын, связался с их семьей… – её начало потряхивать, а это плохой знак.

– Не с их семьей, мам. А только с ней.

Она упрямо качала головой.

– Это то же самое. То же самое. Дима, умоляю, не надо, не поступай так со мной… ты же знаешь, я не вынесу… порви с этой девочкой… – всхлипывала она всё горше.

– Мам, я не могу. Я люблю её. Пойми. Я не могу разлюбить её только потому, что ты этого хочешь. И вообще, ну не должно так быть … Ты не вправе запрещать мне… Ты же ломаешь меня сейчас… Пожалуйста, прошу, не заставляй меня делать выбор… невозможный выбор.

Но она больше не слушала меня. Сидя на стуле, она покачивалась взад-вперед и глухо выла. Мелькнула мысль, что зря я, наверное, вывалил на неё всю правду. Может, Таня права, и надо было просто врать и скрываться? Она рассказывала, что тётя тоже на неё давила. Угрожала рассказать всё отцу, которого Таня боялась, стрясла с неё обещание, что она со мной больше не общается.

Потом, когда закончим школу, мечтали мы с Таней, уедем отсюда. Вдвоем. Неважно уже куда. Просто будем вместе и всё, и никто не помешает. Не сможет помешать. Осталось лишь переждать несколько месяцев.

Может, и правда, стоило так же лгать и встречаться тайком?

Да нет, это тоже не вариант. Абсолютно. Но что делать – я не знал. Оставалось лишь надеяться, что мама переживет эту новость, смирится. Люди же ко всему привыкают. Эта ночь, конечно, выдалась опять нелегкой. Но обошлось без срывов. Полночи она рыдала, потом успокоилась. Я же так и не уснул. Боялся за мать, понимая, что если с ней что-то случится… я просто не смогу себя простить.

Утром, перед школой, заглянул к ней в спальню. В воздухе густо пахло корвалолом. Но мама спала. Я наклонился, поцеловал её в щеку, она сонно улыбнулась, и от сердца отлегло. В тот момент я почти поверил, что сумею переубедить её…

37

Восемнадцатого декабря мне исполнилось восемнадцать лет. Вот такое комбо. Если честно, то я давно не трепещу от радости в свой день рождения. Я и отмечала его лишь до восьми лет. Потом надолго праздники, причем любые, ушли из нашей жизни.

Тётя Валя тоже особо не заморачивалась. Пару раз покупала торт, но потом, когда у нее родились свои малыши, ей было уже не до того. Я и сейчас ничего не ждала. Ни отца, ни от неё. Ну, правда, надеялась, что Дима поздравит – там же есть какое-то оповещение в мессенджерах. Но он молчал. И я – тоже. Не выпрашивать же. Хотя, чего уж, было немножко обидно.

А после уроков Дима позвал меня «куда-нибудь». Домой мне не хотелось, и я согласилась. Обычно мы с ним просто гуляли, пока не замерзнем. Потом грелись в каком-нибудь кафе. А тут Дима сразу потянул меня в Сити Молл. Я не совсем понимала, зачем. Шоппинг – это, вроде, не его увлечение. И не мое уж точно. Фудкорты он и вовсе обходит стороной. Что там ещё делать?

Но Дима уверенно направился к эскалатору и меня потащил за собой. Мы поднялись на шестой этаж, где не было ни бутиков, ни салонов, ни кафешек, ни, естественно, народа.

– Что мы тут делаем? – спросила я, оглядев пустое и довольно тесное пространство, хотя все нижние этажи имели просто-таки гигантскую площадь.

Этаж как будто ещё не открылся после ремонта. По всему периметру тянулась глухая стена как заграждение. Лишь в метрах двухстах наблюдалась какая-то жизнедеятельность. Через приоткрытую дверь – единственную в этой «китайской» стене – доносились приглушенные звуки.