Мой любимый враг
Шрифт:
Раз за разом я прокручивал в уме тот вечер: как прощался с ней, словно навсегда, как мы столкнулись в холле, как на глазах менялось мамино лицо… Если б только я не психанул из-за ее уловки с отцом, если бы сдержался, она была бы жива. Я мог бы просто отказаться наотрез – силой они бы меня все равно никуда не увезли. И она была бы жива. Для Тани мы могли бы просто снять квартиру, как решили сначала. И она была бы жива…
Это «была бы жива» стучало в мозгу без перерыва и сводило с ума…
***
Сами похороны и затем поминки прошли как в полусне. Ко мне то и дело подходили какие-то
Поминки под конец вообще превратились в обычные развеселые посиделки. Никто и не вспоминал больше про маму. Все просто ели, напивались, болтали, хохотали. Спасибо, хоть не плясали. Но я все равно не выдержал и уехал домой.
И вроде я хотел одиночества, но в пустом доме почувствовал себя совсем раздавленным. Тишина угнетала, а чувство вины, которое и так давило неподъемным камнем, здесь, наедине с самим собой, стало просто невыносимым.
Я стоял, прижавшись лбом к стене, и бормотал шепотом: «Мама, прости меня…прости…мама…».
В гостиной на журнальном столике были разложены мамины фотографии – выбирали снимок на памятник. Я тяжело опустился на диван, взял эти фотографии, где она была еще молодой, здоровой, красивой, улыбающейся. Разглядывал их, пока не заволокло глаза. Там я почему-то совсем не плакал. Вот только сразу, после звонка из больницы, меня скрутило, ну и теперь, над её снимками. А на похоронах я будто одеревенел.
Как уснул – сам не заметил. Просто вырубился прямо там же, в гостиной, на диване. А когда встал – отец уже вернулся с поминок. В бывшем своем кабинете он общался по ноуту с Ксюшей.
– Ты же сам говорил, что он останется до конца года там! – возмущалась она.
– Ну да, он не хотел уезжать из-за Светланы. А теперь…
– Да у вас сто пятниц на неделе! То одно, то другое. То он едет, то не едет, и ты – то завтра вылетаешь, то опять остаешься. Я уже какой день на нервах! У меня молоко так пропадет! И малыш все чувствует, плохо спит, капризничает… Я не справляюсь!
– Ксюш, ну ты чего? Как его здесь одного оставлю? Перестань нервничать. Димка у меня мировой парень. Вы обязательно подружитесь.
–Я понимаю, что он – твой сын. Но он уже взрослый и самостоятельный. Ты сам говорил, что это он о матери заботился, а не она о нем. Что он всё сам… Нет, ты не подумай, я не прямо категорически против. Пусть приезжает, ладно. Но… он же почти мой ровесник. Он мужчина уже. Я вообще не представляю себе, как мы с ним будем жить под одной крышей. Тем более сейчас, когда мне то кормить, то в детскую бежать среди ночи… Да мне от одной мысли некомфортно…
– Да брось, Ксюш. Ну, выделим Димке комнату. Он же не будет туда-сюда бродить, тебя смущать. Ну, будет сидеть у себя, чем-то там своим заниматься, ничем тебе не помешает.
– Ну ладно, – вяло согласилась Ксюша. – А когда вас ждать?
– Завтра вылетаем, – бодро отрапортовал отец и закончил, как всегда, сюсюканьем.
***
Я поднялся в свою комнату. Сумку, которую с того дня так и не разобрал, запнул подальше, чтобы не мозолила глаза. На автомате включил компьютер, сел за стол, упершись локтями в столешницу, и уткнулся
лбом в ладони, словно голова вдруг отяжелела и удерживать ее прямо стало невмоготу.На самом деле я даже не задумывался о том, что будет дальше. Для меня с того самого момента, как умерла мама, жизнь как будто остановилась. И разговор отца с Ксюшей отчасти вывел из этого оцепенения. Никуда я с ним, конечно же, не поеду. И не только потому, что не хочу быть обоим в тягость. И не потому, что его слова «выделим ему комнату и никому мешать он не будет» слегка покоробили. Мне и самому хотелось остаться здесь.
Сейчас встану, решил я, и скажу отцу, чтобы успокоил её.
Я поднял голову. С экрана монитора улыбалась Таня. Стоило лишь взглянуть, и где-то под ребрами тотчас тупо заныло.
Смотреть на неё тоже невыносимо. Сразу вспомнилось, как я её сфотографировал. Было это каких-то полтора месяца назад, когда думал, что ближе неё у меня никого нет, что люблю её, а она – меня, и никакая сила в мире нас не разлучит. А в итоге и силы-то никакой не понадобилось…
А теперь ещё и казалось, что всё это было настолько давно, что как будто и не с нами вовсе. Не знаю, зачем после всего я ей звонил позавчера. Наверное, от безысходности. Чего вообще добивался? Жалости? Да на черта мне нужна жалость. Участия? Не знаю. В любом случае она не ответила. Точнее, ответила, а, проще говоря, послала.
Я зашёл в настройки и поменял заставку. Вместо Тани поставил наобум какую-то картинку – бескрайнюю выжженную пустыню без единой лужи или хоть какой-нибудь колючки. Вот это больше всего сейчас напоминало мне себя изнутри…
***
Когда я сообщил отцу, что никуда не поеду, он, по-моему, только выдохнул с облегчением. Нет, он попричитал немного, как я тут буду.
– Да как всегда, – пожал я плечами.
– Ну да, – кивнул он. – Но всё равно зачем тебе оставаться здесь, когда можно жить с нами? Там у нас, конечно, не такой большой дом, как этот, но ничего, потеснимся. Уж комнату тебе выделим.
– Нет, не хочу.
В конце концов договорились о том, что будем созваниваться каждую неделю. Для собственного успокоения он оставил со мной нашу домработницу, хоть я и не хотел. Ну и взял с меня слово, что после экзаменов поеду поступать в Питер и там уж… Что «там уж» – он не договорил. Но я пообещал, что обязательно приеду.
В предпоследний день новогодних каникул ко мне неожиданно заявились почти все наши. Ладно, не все, но добрая половина класса. Типа поддержать. Сначала я растерялся, ну и не очень-то, конечно, обрадовался. Да и видок у меня был тот ещё, как у одичавшего отшельника.
Все расположились в гостиной, кто где. Девчонки принесли что-то к чаю. Сами на кухне похозяйничали – у домработницы был выходной. Сами накрыли. Ну и потом всё убрали. В общем, я даже как-то расчувствовался. Не ожидал такого участия. Да и поговорили неплохо о том о сём. Я мало-мальски отвлекся.
Правда, без стычки всё же не обошлось. Игорь Лабунец, уже в самом конце, когда все одевались в холле, вдруг спросил:
– А вы что, с Ларионовой таки разбежались?
Я не ответил, просто проигнорировал его вопрос, хотя внутренне сразу напрягся.