Мой отец генерал (сборник)

Не знаю почему, техники все были с Украины.

Из воспоминаний доктора Белолипецкого: «Виткиля вы сюды припхалыся? – спрашивал авиатехник Серготюк. И сам себе отвечал: – Припхалыся мы с далэкой Украины, щоб добыть китайскому народу щастлывой доли!»

У того же Белолипецкого есть описание отца: «Боевые действия группы наших бомбардировщиков возглавлял Сидор Васильевич Слюсарев – сухощавый, высокого роста, отличной физкультурной выправки, блондин». (Ну уж, только не блондин! Отец был темно-русый. Может, выгорел, открывая колпак над пустыней Гоби?)

Томительно ожидать воздушной тревоги. Летчики лежат кто под крылом своего истребителя, кто под навесом из бамбука. Где-то тихо напевают задушевную украинскую песню. Кто-то пытается вздремнуть, но заснуть не может, то и дело поглядывая на сигнальную вышку. Наконец долгожданная тревога. По сигналу ракеты с командного пункта мы взлетаем и уходим из-под удара в зону ожидания, в 50 км от аэродрома. Примерно через полчаса ведущий эскадрильи на бреющем полете возвращается провести разведку: цел ли аэродром и нет ли поблизости противника? В случае если на посадочной площадке – полотнище в виде буквы «Т», что значит – все в порядке, он идет за остальной группой и приводит ее домой. Если же лежит «крест», то, в зависимости от наличия горючего, мы либо «барражируем» в зоне, либо уходим на запасной аэродром.

Обедали тут же, на аэродроме. Кухня была как европейская, так и русская. Обед китайских летчиков насчитывал десять – двенадцать блюд. Есть с помощью «куйадзами» (палочки) не так просто. С первых попыток наши летчики протыкали ими местные пельмени насквозь. Напротив, улыбающиеся китайцы, зажав куриное яйцо палочками, крутили его, как игрушку. Я, к слову сказать, довольно быстро обучился, даже ел таким образом суп. Частенько обедал в компании китайских летчиков, что сильно им импонировало.

После сигнала «отбой» надо зачехлить материальную часть, выставить караул и сторожевые посты. Возвращались на отдых в «литише» поздно, переодевались, принимали душ и шли ужинать. После ужина часто заводили патефон. У нас был широкий выбор пластинок из репертуара Петра Лещенко и Александра Вертинского.

В Хэньяне в нашем общежитии все время крутился один китаец по имени Саке. Почему я запомнил это имя? Потому что от него всегда исходил запах рисовой водки – саке. Он был маленького роста, сгорбленный, чрезвычайно неприглядной наружности: углы рта всегда опущены вниз, глаза как у хорька – маленькие черные точки, непрерывно бегающие с места на место. Китайцы относились к нему с удивительной холодностью. Он чувствовал неприязнь к себе и никогда не сердился. Саке был настолько лишен самолюбия и так робок, что, что бы ему ни говорили, как бы его ни разыгрывали, у него даже не менялось выражение лица.

С рассвета до темноты он возился по хозяйству: мыл посуду, рубил дрова, с особым рвением чистил уборные. Работал чернорабочим на кухне, надраивая до солнечного блеска кухонную посуду, рубил дрова для плиты, зимой и ранней весной разносил в комнаты нашего общежития жаровни с раскаленными углями. В его обязанности входило также смотреть за зверинцем, где в клетках содержались обезьяны, которых один он, казалось, искренне любил. Часто, стоя возле них, он что-то бормотал себе под нос. В эти минуты обезьяны переставали бегать по клеткам и внимательно его слушали.

Все советские летчики были снисходительны к нему. Жалея Саке, отдавали ему еду, поношенную одежду, при встрече всегда угощали папиросами. Брал он их с особым почтением, но никогда не закуривал, а прятал за пазуху. Никто не интересовался: откуда он? кто определил его на работу? Словом, он был вне поля зрения нашего и китайского командования.

Во время ночных налетов наш летно-технический состав вместе с обслуживающим персоналом выезжал за город километров за пятнадцать. Как правило, один истребитель всегда патрулировал в воздухе с целью провести разведку – не подсвечивается ли наш аэродром? Существовала договоренность, что самолет должен обстрелять то место, откуда идет подсветка, а мы по светящимся росчеркам трассирующих пуль должны тотчас выслать группу вооруженных солдат. В одну такую летнюю ночь среди задержанных на окраине аэродрома был взят с поличным и наш Саке. При нем нашли карманный фонарь для подсветки. Он оказался крупным японским шпионом, и его казнили на другой день после задержания.

Алексею Благовещенскому, который возвращался на Родину на подбитом им японском истребителе, подсыпали в бензобак сахар. Его самолет потерпел аварию в горах, сам он чудом остался жив.

К нашей группе был приставлен переводчик, по имени Ван Мо. В детстве он жил в Харбине, учился в русской школе. Впоследствии, по его словам, бежал из Маньчжурии от преследований японцев. Он довольно хорошо владел русским языком, сносно разбирался в авиационной терминологии. Старался войти к нам в доверие, но мы, особенно после случая с Саке, не очень ему доверяли. Переводчик Ван был многоречив. Как-то, отозвав меня в сторону, объявил, что он собирается жениться, и пригласил меня и моего штурмана Виктора Терлецкого выступить свидетелями со стороны жениха. Через неделю сыграли свадьбу. Угощение насчитывало около полусотни блюд. Водка подавалась в чайниках, подогретой до восьмидесяти градусов, при этом молодоженам полагалось сказать что-либо пикантное. Невеста все время сидела молча, потупив глаза и опустив голову. Иногда она приподнималась и кивком благодарила за добрые пожелания, сигналом к чему служил толчок жениха, который в определенное время наступал ей на ногу.

Чтобы вернуться к себе в общежитие после свадьбы, нам надо было переправиться через реку Сянцзян – достаточно глубокую и быструю. Переправлялись на китайской джонке. Перевозчик вращал веслом, вставленным в уключину на корме, не вынимая его из воды. Когда мы уже подходили к причалу, Виктор стал расплачиваться с лодочником и, будучи в приподнятом настроении после свадьбы, протянул тому десять долларов. «Что ты делаешь? – Я пытался ему помешать. – У меня есть мелочь». Перевоз стоил два-три цента. Но не успел я докончить фразу, как наш капитан, сунув десятидолларовую банкноту в рот, прыгнул в реку, бросив свою лодку на волю волн в прямом смысле слова. Не умея управлять, точнее, вертеть этим проклятым веслом, мы вместе с лодкой неслись вниз по течению. С большим трудом нам удалось пристать к берегу очень далеко от дома, а хозяин так и не вернулся – видимо, его джонка стоила много дешевле, чем дал ему Виктор.

Надо сказать, что Ван производил впечатление весьма беспечного человека. Он часто рассказывал о своей бурной молодости. Гордился тем, что был знаком с дочерью русского полковника царской армии и что в трудные времена та поддерживала его, зарабатывая в публичном доме. В то время проституция была узаконена правительством. В определенных кварталах каждого города существовали дома терпимости, подразделявшиеся на категории. Для высших чинов – три красных фонаря, дальше по рангу – два, и самый низший – один. Кроме того, в таких крупных городах, как Шанхай, Гуанчжоу, Ханькоу, в любом баре за 50 американских долларов можно было найти девушку любой национальности.

Для нас Ханькоу оказался очень интересным городом. Созданный из двух городов, расположенный в устье притока Янцзы, он при Чан Кайши получил статус столицы и название Ухань. Янцзы в переводе означает «голубая река», хотя вода в ней молочно-кофейного цвета. Движение по Янцзы – оживленное. Река буквально забита парусниками, сампанами, джонками, лодками, буксирами. Все китайские города – необычайно шумны. На улицах всегда полно велосипедистов, носильщиков паланкинов, рикш. Надо сказать, что рикши толпами преследовали нас, предлагая свои услуги. Мы же никогда ими не пользовались. Нам, не привыкшим видеть езду людей на людях, этот вид транспорта представлялся наглядным примером грубой эксплуатации человека человеком. Рикши обижались: мол, русские не дают заработать. Из жалости ребята просто давали им денег либо, выкупив на время коляску, прогуливали в ней, например, шляпу. А то, запрягаясь по очереди, катали друг друга. К шуму транспорта прибавлялся шум от уличных торговцев. Голосами, трещотками, рожками, гудками, ударами в барабаны и тарелки, звоном в колокольчики сзывали уханьские продавцы к своим товарам прохожих.

С крыш и стен домов через улицу свисают узкие полотнища, исписанные иероглифами. В витринах выставлены муляжи продаваемых товаров. Город залит ярким светом. Магазины, расцвеченные фонариками, торгуют допоздна. Зазывалы буквально затягивают в свой магазин. Как только зайдешь внутрь, навстречу тебе с улыбкой во весь рот, сложив руки для приветствия, бегут приказчики, мальчик-бой. Несмотря на протесты, мальчик старается щеткой смахнуть пыль с твоей одежды и обуви. Хозяин в темно-синем халате, с четками и веером в руках, предлагает чашечку горячего зеленого чая или прохладительный фруктовый напиток. Старший приказчик, перебирая ключами, распахивает вертикальные и горизонтальные витрины, демонстрируя товар. Мы, в свою очередь важно запрашиваем: «Ту-Шачен?» («Сколько стоит?») На этом знания китайского у нас заканчичваются, и мы переходим на арифметику. Пишем цифры на бумаге. Процедура затягивается до тех пор, пока не находим золотую середину. Торгуются же китайцы похлеще наших цыган.