Мой отец генерал (сборник)

В конце апреля поступил сигнал о том, что вражеский самолет, нарушив государственную границу севернее Ровно, с курсом 90 градусов, удалился на нашу территорию. Как установили впоследствии, самолет дошел до аэродрома Борисполь, восточнее Киева, и уже возвращался. С таким опозданием мы получили донесение.

Я немедленно дал команду поднять в воздух все истребительные полковые и дежурные звенья с аэродромов Фастова, Проскурова, Бродов и Львова. В воздух стартовали более пятидесяти истребителей И-6 и И-153. Наши летчики атаковали нарушителя ложными атаками. Немцы шли на Ю-96 – старом бомбардировщике, переделанном под гражданский самолет. Они все время отклонялись от наших ястребков, теряя высоту, и подошли к Ровно на высоте 1000 – 1400 м. Неожиданно у них сдал один мотор, и самолет стал быстро снижаться. В конце концов, им пришлось приземлиться на фюзеляж на поляне, где по случаю косил траву крестьянин, а его лошадь паслась на опушке леса. Экипаж фашистского разведчика состоял из двух человек, переодетых в гражданское. После посадки они сразу включили подрывное устройство восьми длиннофокусных фотоаппаратов, из которых взорвались только шесть. Немцы стали совать крестьянину пачки советских денег, одновременно угрожая пистолетом и требуя, чтобы тот довез их на телеге до границы. Но парень оказался не прост. Зная немного по-немецки, он заверил, что согласен и должен только пойти за лошадью, которая пасется неподалеку. Оставив немцев с телегой и в дураках, сам на лошади ускакал в лес.

Вскоре из Ровно подъехали представители НКВД. Забрали немецких летчиков, отвезли в лучшую гостиницу, накормили и тут же без допроса сопроводили на легковой машине к границе, где и передали экипаж пограничным немецким властям с извинениями. В это время поднятые мною истребители, вернувшись с задания, сообщили, что посажен двухмоторный самолет. Я тотчас вылетел в Ровно и через двадцать минут приземлился на луг, где произвел вынужденную посадку немецкий разведчик. Экипажа на месте уже не оказалось. Осмотрев самолет, я убедился, что два фотоаппарата уцелели. На передней части крыльев обнаружились пробитые отверстия, по диаметру схожие с пулевыми, – видимо, то были следы от камешков при посадке на каменистый грунт. Данный осмотр оказался крайне важным, так как фашистские разведчики уверяли, что их якобы обстреляли. К полудню я уже представил в НКВД шпионские фотоснимки наших железнодорожных узлов по маршруту Киев – Львов, мостов через Днепр, аэродромов – основных и тех, что находились в стадии строительства.

Через несколько дней поступило новое донесение о том, что наши истребители в очередной раз вынудили пять немецких самолетов произвести вынужденную посадку северо-западнее города Львова, у села Куличкув. Мы с командующим тотчас выехали на место происшествия. Там уже находился представитель НКВД, который весьма неохотно разрешил нам осмотреть самолеты. Летчики с помощью переводчика объяснили, что они якобы недавно перебазированы из Греции, возвращались на один из немецких аэродромов, но в воздухе потеряли ориентировку и были вынуждены пойти на посадку. И этих нарушителей органы НКВД без задержки сопроводили на их же самолетах в приграничную зону Германии. Немецкие летчики, отлично зная, что по Договору между Германией и СССР о ненападении им нечего бояться, смело шли на нарушение нашей госграницы. Однажды к «заблудившемуся» немецкому бомбардировщику вплотную пристроился истребитель из 6-й дивизии и показал рукой, чтобы тот шел на посадку на наш аэродром. В ответ немец, самодовольно улыбаясь, жестом пригласил его следовать за ним на запад.

Евгений Саввич неоднократно доносил наркому обо всех подобных случаях и просил разрешения открывать хотя бы предупредительный огонь. На что в ответ получал следующее:

– А вы не горячитесь, товарищ Птухин. До свидания...

Глава XIII «ЧТО, НАЧАЛОСЬ?»

21 июня 1941 года, в 22 часа, поздно вечером, я вернулся в Киев из поездки в истребительную дивизию генерала Демидова, размещавшуюся во Львове. Заехал в штаб, там никого уже не было. Я отправился к себе домой, в Киев. Наш дом находился рядом с Софийским собором и памятником Богдану Хмельницкому, в нем проживали самые заслуженные люди Киева. Дома только что принял ванну, сел ужинать. Вдруг звонок. Евгений Саввич. Голос у него был очень взволнованный:

– Немедленно приезжай в штаб.

Я сразу сообразил, что началась война, и в ответ спросил его:

– Что, началось?

Он сказал:

– Да. – И повесил трубку.

Я быстро оделся. Захватил свой аварийный чемоданчик. Объяснил жене, что это – война, сказал, что делать, что обязательно позвоню. Напомнил, чтобы она забрала старшего сына Бориса из пионерского лагеря, и ушел.

Когда я прибыл, Евгений Саввич поручил мне немедленно объявить боевую тревогу. Я отдал приказ всем командирам отдельных авиаполков, дивизий на рассвете поднять свои истребители для отражения бомбардировочных ударов фашистской авиации по нашим объектам. ВЧ (телефон высокой частоты) имелся тогда только у командующих округов для связи с Москвой. Чтобы связаться с командирами дивизий, пришлось по «БОДО-35» (телеграфу) вызывать дежурных в полках и передавать им телеграммы. Все вместе это заняло у меня около семи часов, а точнее: с 23 часов 30 минут 21 июня до 5 часов 00 минут 22 июня 1941 г. В эти же часы немецкие самолеты бомбили наш аэродром, где стояли мой бомбардировщик СБ и истребитель И-5 Е. С. Птухина, выкрашенный в красный цвет. От бомбежек наши самолеты не пострадали. Как раз накануне оперативная группа штаба истребительной дивизии была переведена в город Тернополь, где в подземной шахте размещался ГКП округа. У авиаторов там была своя крохотная комнатка.

В 24.00 начальник штаба М. П. Кирпонос доложил по ВЧ, что немецкий солдат 222-го пехотного полка, переплыв речку, явился к пограничникам и сообщил, что в 4.00 утра немецкие войска перейдут государственную границу СССР.

В 6 часов утра 22 июня мы с командующим Птухиным выехали из Киева и отправились на гражданский аэродром Жуляны, чтобы лететь в Тернополь. Взлетели мы одновременно, каждый на своем самолете. Шли курсом на запад и специально на низкой высоте, чтобы идущим войсковым частям хорошо были видны красные звезды на крыльях наших самолетов. Правда, они все равно вели мощный, но, слава богу, не прицельный оружейный огонь. Я был вынужден уйти в сторону от дороги, а Птухин сел на аэродром в Проскурове, откуда добирался уже на машине. Я благополучно долетел до тернопольского аэродрома и начал заходить на посадку. На посадочной полосе у выложенного «Т», прямо в лоб, стоял грузовик с четырехспарочной пулеметной установкой. Планируя на высоте не более двадцати метров, я пошел на посадку, но с первого захода сесть мне не удалось, так как установка лупила по моему самолету изо всех четырех стволов. Я зашел на второй круг. Меня по-прежнему обстреливали. Огонь был не прицельный, поэтому я благополучно приземлился и вырулил на стоянку. В это время налетели фашистские бомбардировщики Ю-88, Ю-110 и «мессершмитты», мы еле успели заскочить в щели. Над аэродромом завязался воздушный бой.

В ночь с 21 на 22 июня, на рассвете, более 50 процентов авиации противника было брошено на завоевание господства в воздухе. Более 1000 немецких бомбардировщиков неоднократно подвергали налетам 66 аэродромов, на которых базировались основные силы авиации западных приграничных округов. В результате этих ударов в первый же день войны было потеряно 1200 самолетов.

В первые часы войны летчики Киевского округа встретили врага в воздухе. Однако полностью сорвать действия врага не удалось. Противник, ударив по нашим действующим авиабазам, вывел из строя около ста самолетов, в основном истребителей И-15, И-116, И-153. К счастью, они стояли на границе поля без горючего, в противном случае возник бы пожар. Через несколько дней многие из них были восстановлены в ремонтных мастерских и принимали участие в боях до начала 1942 года.

На второй день войны на Главный командный пункт Юго-Западного фронта прибыл генерал армии Георгий Константинович Жуков. Я забыл упомянуть, что начштаба ВВС округа Н. А. Ласкин перед самой войной был отозван на сборы начальников штабов ВВС, откуда в Киев не вернулся, а через три дня после начала войны забрали и моего командующего Евгения Саввича Птухина. Он смог только один раз позвонить мне и приказал доложить Жукову разработанный нами план боевых действий фронтовой авиации на ближайшие три дня. Я остался один без товарищей Птухина и Ласкина.

В те напряженные, тяжелые дни мне было очень трудно. Больше недели я вообще не ложился спать, хотя бы немного отдохнуть. У меня сопрели ноги, так как я не снимал сапог. Я стал заикаться. Генерал армии Г. К. Жуков сутками непрерывно вызывал меня к себе и ставил непосильные задачи для нашей авиации. Однажды он приказал мне послать бомбардировочную авиацию в Румынию, в Плоешти, с целью разгромить нефтяные промыслы. Я доложил, что самолеты СБ и П-2 в силу своего ограниченного радиуса действия не смогут вернуться обратно. Он назвал меня трусом и приказал вызвать трех автоматчиков, чтобы меня расстреляли. И вот я стою перед Жуковым, здесь же вызванные автоматчики и член военного совета Н. С. Хрущев. Я обратился к Хрущеву, он только пожал плечами и вышел. Продолжая разговор с Жуковым, я посоветовал ему поставить ту же задачу перед командующим Дальней авиацией, на что тот поручил мне довести этот приказ до командующего Дальней авиацией генерала Голованова, несмотря на то что он мне никогда не подчинялся. Я тут же отослал шифротелеграмму и указал цели. В итоге Дальняя авиация была мне даже благодарна, так как никто не ставил им конкретных задач на боевые вылеты, особенно в первые дни войны.

Так я промучился месяц-полтора, а может, и больше. ГКП фронта все время отступал, отступали и наши вой ска. Я оставался один без начальника штаба и командующего и только в конце июля был вызван представиться новому командующему ВВС Юго-Западного фронта генералу Ф. А. Астахову. Он принял меня очень холодно. О чем бы я ему ни докладывал, все время молчал. Задач мне никаких не ставил, и получалось, что я остался не у дел. Тогда я решил вместе с летчиками-бомбардировщиками летать на боевые задания. К тому времени мы уже перебазировались в Киев. Надо отметить, что ночью, кроме одиночных перелетов дальней авиацией, никто не летал. Я стал просить своего командующего, чтобы он разрешил мне организацию ночных полетов. Астахов долго не давал согласия, но под конец уступил и потребовал, чтобы я написал рапорт о выделении трех бомбардировщиков и расписался в том, что несу всю ответственность за это поручение. Все его требования я выполнил.

К августу месяцу 1941 года штаб ГКП перебазировался в Прилуки, затем в Пирятин. Девятнадцатая бомбардировочная авиадивизия, которой я командовал, была укомплектована хорошо подготовленным летным составом. Летчики сразу же освоили ночную подготовку. Сначала один полк, а потом и вся дивизия. Там же, в Прилуках, я и обосновался. Сам летал ночью, практически вылеты случались каждую ночь. Бомбили мы главным образом аэродромы противника от Житомира до Львова и скопления фашистских танковых соединений. За ночь производили почти до сотни ночных вылетов, применяя световые бомбы перед бомбометанием. Вскоре меня вызвал к себе командующий Астахов и объявил, что я представлен к присвоению ордена Красного Знамени, он отменил мое участие в ночных полетах и потребовал, чтобы я неотлучно находился при нем. Генерал Астахов был трудный человек. Он никому не доверял и очень боялся, когда над нашим КП появлялся вражеский самолет. Он тотчас спускался в бомбоубежище и был недоволен, если я не находился рядом с ним.