Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
Шрифт:
Из этого служебного письма, глубоко личного по содержанию, в очередной раз проясняются основные линии немецкой политики: сближение с Италией не должно заслонить возможность соглашения с Великобританией. С немецкой точки зрения антибольшевистская платформа приемлема как для Англии, так и для Италии. То же самое принималось в Берлине в отношении сотрудничества с Японией. С ней первой был заключен Антикоминтерновский пакт.
Отец все время: «Мы должны оптировать, то есть мы должны найти партнеров, даже если Великобритания на длительный срок отвернется от нас, не захочет, чтобы “мы ее любили”». Неизменно затруднительное положение в Центральной Европе принуждало рейх «активно вмешиваться в мировую политику». «Антикоминтерновская политика» являлась способом выхода из изоляции, не теряя из виду цель соглашения с Англией.
В то время как большая политика продвигалась по пути, который вскоре должен был полностью изменить также и нашу семейную жизнь, заботы другого рода, в свою очередь, не обошли нас стороной. В начале лета 1936 года у меня возник повод роптать на судьбу — незначительную обыденную судьбу слегка, пожалуй, не по годам вымахавшего акселерата: некий осторожный терапевт
Мы много гуляли в Бад-Вильдунгене, по большей части втроем, нередко, однако, вдвоем с отцом. Наши разговоры вращались преимущественно вокруг внешнеполитического положения рейха в центре Европы. Отец ни в коем случае не считал, что настало время успокоиться. Рейх был по-прежнему изолирован. Какой ответственный иностранный государственный деятель смог бы представить себе, связать судьбу своей страны с таким жалким сооружением, каким Германский рейх все еще оставался к тому времени? Немецкое вооружение, всего лишь год назад провозглашенное, во всех областях еще находилось в «фазе риска». Возможному в любой момент выступлению «Малой Антанты» (Франция, Бельгия, Польша, Чехословакия и Югославия) против рейха со стороны Германии можно было бы пока еще мало что противопоставить. Как поведет себя в таком случае Великобритания, не было однозначно ясно; и, наконец, в тылу стоял, винтовка «к ноге», Советский Союз, с которым пошли на открытое соперничество. Поистине ситуация, подходящая для того, чтобы вызывать у руководства рейха большие заботы. Я помню, какое большое впечатление произвело на меня описание слабости немецкой позиции, сделанное отцом во время наших прогулок. Он упоминал мимоходом и стратегические проблемы, например удастся ли переправившиеся через Рейн французские ударные группы атаковать с фланга и отсечь их.
Требовалось, однако, не только устранить крайнюю военную слабость, но и прорвать внешнеполитическую изоляцию. Объявленным идеальным партнером являлась Англия; но какой выход мог бы найтись, если она и дальше будет отвергать немецкие усилия по сближению — на этот вопрос сложно было ответить. Еще не наступило время распроститься с надеждой, но заранее продумать такую ситуацию следовало. Мы увидим, какой путь выбрали Гитлер и отец, должны были выбрать. Поэтому меня не удивляло время от времени видеть у нас в Далеме тогдашнего японского военного атташе Осиму.
Отец раскрывал мне во время прогулок также и проблематику своего положения относительно Гитлера, партийного и государственного руководства и Министерства иностранных дел. Для всех он был аутсайдером, в своей работе целиком замкнутым на Гитлера, и воспринимался поэтому в качестве «конкурента», с которым нужно было вести борьбу. Стиль руководства Гитлера, не придерживавшегося ясного делегирования ответственности и разграничения сфер компетенции, означал для руководителя «аппарата Риббентропа» следующее затруднение в его деятельности, не говоря уж о том, что Гитлер довольно охотно наблюдал соперничество среди своих сотрудников и часто, пожалуй, даже по-настоящему разжигал его.
Это в высшей степени интересное для меня совместное пребывание с родителями внезапно окончилось, так как ими было получено приглашение «фюрера и рейхсканцлера» принять участие в фестивале Рихарда Вагнера в Байройте в качестве его личных гостей. Родители, к моей большой радости, были готовы взять меня с собой в том случае, если для меня найдутся билеты и квартира. Это, к счастью, удалось. В открытом кабриолете мы ехали в Байройт по прекрасному, напоенному летним солнцем краю. Благодаря фройляйн Мундинг наилучшим образом просвещенные, мы еще в Берлине видели и слышали большую часть опер Вагнера. Таким образом, я не был вовсе не приготовлен к встрече с музыкальными удовольствиями. Известное изречение Гете «видят лишь то, что знают», справедливо также и для слуха. Слышат не что иное, как лишь то, что знают (если, конечно, исключить гениальных музыкантов); знание, между прочим, является важной предпосылкой того, чтобы наслаждаться услышанным.
Сначала, однако, еще раз заявила о себе большая политика. Мы еще не успели расстаться с Бад-Вильдунгеном, как стало известно о военном путче генерала Франко. Отец за завтраком высказал мнение, что нам следует держаться в стороне от этого дела. В смысле концепции немецкой политики, вмешательством на Иберийском полуострове, классической зоне английских интересов, невозможно было добиться какого-либо выигрыша. По Средиземному морю пролегали магистральные артерии Британской империи, так что от вмешательства в этой сфере приходилось в любом случае ожидать отрицательного воздействия на германо-английские отношения. То же самое относилось также и к французской внешней политике, и без того тесно связанной с британской. Достаточно в этой связи вспомнить предысторию Франко-прусской войны 1870 года [117] . Для отца в то время принципиальное германо-английское соглашение все еще стояло на первом месте в списке внешнеполитических приоритетов. Он попросил еще из Бад-Вильдунгена о разговоре с Гитлером, однако по прибытии в Байройт ему сообщили, что Гитлер еще не прибыл на виллу Ванфрид. У
отца были, вероятно, причины пожелать узнать, так ли это на самом деле — он попросил меня, не могу ли я попробовать это проверить. Я смог сообщить ему, что Гитлер как раз подъехал, когда я подходил к вилле Ванфрид. Он немедленно получил прием у Гитлера, что я так же удовлетворенно, как и заинтересованно принял к сведению, поскольку мне было совершенно очевидно, что немедленное исполнение желания отца о разговоре является знаком положения, которое он занимал при Гитлере, и что для него отсюда открывается возможность обсудить с Гитлером свой, мне уже знакомый, взгляд на вещи, в данном случае «испанский вопрос». Когда сегодня историки презрительно распространяются на тему того, что отец часто искал общества Гитлера, они доказывают этим, собственно, лишь свою неспособность почувствовать условия времени, о котором пишут. Тот, кто хотел увидеть свои политические представления осуществленными, должен был быть услышанным всемогущим диктатором, следовательно, присутствовать при том, когда он принимал решения.117
Внешним поводом для конфликта в 1870 году между Пруссией и Францией, приведшего к Франко-прусской войне 1870–1871 годов, явилось намерение испанских Кортесов отдать испанский трон представителю Дома Гогенцоллерн-Зигмаринген.
Из записей отца следует, что этот разговор в Байройте обернулся «дискуссией». Он пишет:
«Он (Гитлер) принял меня, будучи довольно предубежденным, сразу перевел разговор на Испанию и сообщил мне: Франко запросил некоторое количество самолетов с тем, чтобы перебросить войска воздушным путем из Африки в Испанию и задействовать их против коммунистов. Спонтанно я высказал, нам лучше держаться в стороне от испанских дел… Я опасаюсь новых осложнений с Англией, так как там немецкое вмешательство увидят с большой неохотой. Гитлер упорно держался противоположного мнения…» [118]
118
Ribbentrop J. v.: a. a.O., S. 88.
Несмотря на беспокойство отца по поводу возможных осложнений с Англией, Гитлер обратил, в конце концов, внимание на возможность советского проникновения и разложения изнутри испанского правительства. Дословно он заявил:
«Если действительно удастся создать коммунистическую Испанию, то при нынешней ситуации во Франции большевизация также и этой страны — лишь вопрос короткого времени, и тогда Германия может «сматывать удочки». Зажатые между громадным советским блоком на востоке и сильным коммунистическим франко-испанским блоком на западе, мы едва ли сможем что-либо исправить, если Москва пожелает выступить против Германии» [119] .
119
Ibid. S. 89.
Это отвечало соображениям, сформулированным Гитлером в эти дни в меморандуме о четырехлетнем плане.
Отец по этому поводу:
«Я видел вещи иначе. Особенно в отношении Франции, все же французская буржуазия, как мне казалась, являлась надежной гарантией против окончательной большевизации этой страны. Я высказал это фюреру, но мне было бесконечно трудно привести решающие доводы наперекор его идеологическим принципам, которые я, по его мнению, не понимал. Он довольно раздраженно реагировал на мои возражения и оборвал беседу, заявив, что уже принял решение. Речь будто бы шла здесь об очень принципиальном вопросе, в котором моего только лишь реально-внешнеполитического мышления недостаточно. С появлением великого социального вопроса нашего столетия все актуальные политические вопросы должны быть подчинены этой основополагающей проблеме, иначе в один прекрасный день с внешней политикой окажемся в тупике. Здесь обнаружило себя неизменно повторявшееся расхождение, имевшееся у меня с Адольфом Гитлером во внешнеполитической области. Типичнейшим образом оно выразилось в словах, переданных мне по его указанию послом Хевелем, в ответ на мой, в очередной раз высказанный в 1943 году в меморандуме, совет немедленно заключить мир со Сталиным: «В борьбе против большевизма нет компромисса. Я не могу одобрить торгашескую политику Риббентропа. Эта война не может решиться дипломатическими средствами!» [120] .
120
Ribbentrop J. v.: a. a.O., S. 89f.
Прежде чем Гитлер занял эту крайнюю позицию, должны были, тем не менее, пройти годы и последовать многочисленные дальнейшие попытки установить контакт с Англией. Уже на следующий день он сделал первый шаг, вновь пригласив отца к себе, чтобы сообщить ему назначение государственным секретарем Министерства иностранных дел:
«Тогда он перевел беседу на замещение поста английского посла, вакантного по смерти господина фон Хеша, и спросил меня, кого нужно было бы послать в Лондон. Отсюда возникла продолжительная беседа о немецко-английских отношениях. Фюрер хотел знать, как я оцениваю шансы все же прийти еще к соглашению с Англией; я ответил, что, без сомнения, английская сторона не воспользовалась некоторыми возможностями. Поэтому, по трезвом размышлении, я нахожу, что перспективы в настоящее время являются неблагоприятными. Все же из всего того, что я слышал, король Эдуард VIII не настроен против Германии недружелюбно. При его большой популярности в английском народе можно допустить приход к соглашению, если бы король поддержал идею немецко-английской дружбы, хотя английский суверен обычно и оказывает незначительное влияние на политику своего правительства» [121] .
121
Ibid. S. 90f.