Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
Шрифт:
В этой ситуации Гиммлер искал союзников везде, где мог найти. Гиммлер поначалу произвел на отца серьезное впечатление. Стремление Гиммлера создать элиту на основе личных заслуг с привлечением старых элит, в том числе и аристократии, убеждало отца. Вероятно, также удалось бы извлечь пользу и из возможностей зарубежной разведывательной службы СС. Так что имелись вполне деловые причины не отказываться от сближения с Гиммлером, которого, прежде чем он сделался противником, лучше было использовать в качестве «союзника». Министерство иностранных дел, нелюбимое Гитлером и враждебное по отношению к нему, «Outsider» («аутсайдеру»), настроенное, не служило отцу надежным базисом. Не прошло и шести недель с момента принятия отцом «ведомства», как возникла динамика, более трех лет — до начала войны с Россией — создававшая в высшей степени напряженную внешнеполитическую атмосферу, подобную которой редко встретишь в новейшей истории. Она не оставила отцу времени, чтобы лично познакомиться с отдельными служащими ведомства, не говоря уже о том, чтобы затеять перестановки или даже реорганизацию. Попытки Гиммлера по собственным каналам влиять на внешнюю политику, не в последнюю очередь, через «полицейских атташе» в немецких миссиях за рубежом, на введении которых он настоял, привели, кроме всего прочего, к быстрому отчуждению. Позднее, в так называемой
459
Посланник д-р Пауль Шмидт (пресса) рассказывал мне, что Гиммлер пытался продвинуть Вальтера Шелленберга, начальника зарубежного разведывательного управления СС, на пост госсекретаря в Министерство иностранных дел. Большая «интрига Лютера» против отца явилась следствием его отказа исполнить желание Гиммлера.
Иоахима фон Риббентропа можно, вероятно, упрекнуть в том, что он не противодействовал тактике Гитлера сталкивать отдельные ведомства и их руководителей, попытавшись найти общий язык с ведущими деятелями режима, даже когда они были конкурентами или противниками. Но в конечном итоге речь тут идет лишь о двух важных решениях, на принятие которых можно было бы повлиять таким способом. В первый раз отец мог бы искать поддержку для своей цели — предотвратить нападение на Россию и объявление войны Соединенным Штатам. Крайне сомнительно, что удалось бы получить Гитлера в этом смысле в «союзники». Описанная Шнурре попытка Геринга внушить Гитлеру необходимость сохранения сносных отношений с Советским Союзом говорит сама за себя. Если бы союзников удалось найти, крайне сомнительно, что их удалось бы подвигнуть к каким-то совместным шагам. Попытка, сверх того, без поддержки военных определенно была бы напрасной. Во второй раз ему нужны были все мыслимые «союзники», чтобы получить согласие Гитлера на прощупывание почвы по поводу мирных переговоров с Советским Союзом. В конечном итоге имело бы смысл создать представление об истинном состоянии и объеме немецких ресурсов, чтобы не было нужды полагаться на данные Гитлера.
Информация, которую он получал через офицера связи с ОКВ, была, как уже описано, недостойна министра иностранных дел. По этой причине он в 1944 году послал Готтфридсена, одного из своих старых сотрудников, на Западный фронт, чтобы из первых рук получить информацию о военном положении. Представьте себе, пожалуйста: министр иностранных дел вынужден квазинеофициально посылать сотрудника на фронт, чтобы получить реальную информацию о военном положении! Готтфридсен посетил и меня под Каном, и я не оставил у него ни малейших сомнений о соотношении сил, особенно в том, что касалось абсолютного господства противника в воздухе. Сквозное ранение в спину, нанесенное мне самолетом-штурмовиком, резко подчеркнуло мое описание. Информация, доставленная Готтфридсеном, и мои рассказы отцу несколько позже, в отпуске по ранению, отразились в памятной записке отца к Гитлеру, в которой он вновь требовал немедленного начала мирных переговоров.
Ретроспективно хотелось бы найти у отца нелояльность, необходимую для того, чтобы за спиной Гитлера установить с принимаемыми в рассуждение персонами контакт, сделавший бы для него доступной всю важную внутреннюю информацию. Бабушка Хенкель, очень любившая отца, подарила ему по поводу его назначения министром иностранных дел золотой портсигар с выгравированной датой (он до сих пор находится у меня), заявив: «Надеюсь, он является Талейраном!» Отец говорил о себе самом «я не Талейран», не желая из-за его сомнительных человеческих качеств, чтобы его считали таковым. Помимо всего прочего, в Германии, к сожалению, не было никого, кто мог бы сыграть роль, подобную роли Талейрана, пользовавшегося, несмотря на свою человеческую подлость, в качестве отпрыска старейшей фамилии Франции и одновременно символической фигуры Революции во всех лагерях нерушимым уважением, которое снова и снова вело его к высшим постам в государстве через все революционные и военные вихри на протяжении десятилетий.
Отец был лоялен к Гитлеру. Для него это был не только вопрос порядочности, но и государственного резона. Государственного резона в том смысле, что, если бы он публично дал понять, будто у него имеются воззрения, отличающиеся от мнений Гитлера, или даже начал интриговать, то это должно было бы оказать на немецкую политику разрушительное воздействие. Видимость решимости и сплоченности руководства государством относилась к демонстрации материально еще не накопленной силы и являлась, таким образом, частью покерной игры, с тем чтобы настоять мирным путем на необходимом для Германии. С другой стороны, отцовская лояльность включала в себя невозмутимое изложение своего мнения в конфиденциальной обстановке и его отстаивание в споре с Гитлером. Так как совещания между ним и Гитлером по важнейшим решениям проходили — в соответствии со стилем работы Гитлера — в основном, с глазу на глаз, свидетелей этих дискуссий, по большей части, не имеется. Это давало Гитлеру возможность — и я не сомневаюсь в том, что он ею пользовался, — аргументировать с третьей стороной, используя мнения, оценки и аргументы, которые якобы принадлежат министру иностранных дел, о чем последний ничего не знал. Отец пишет [460] :
460
Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 46.
«Мне сделали упрек в слабости против Адольфа Гитлера. Он, со своей стороны, называл меня своим «труднейшим подчиненным» [461] , потому что я постоянно и с полным спокойствием защищал свое, часто противоположное, мнение, даже когда он думал, что уже убедил меня. (…)».
Однако как раз по причине государственного резона отец был вынужден лояльно поддерживать окончательные решения Гитлера. Когда последний принимал их вопреки отличавшемуся мнению отца, министру ничего не оставалось, кроме как лояльно соглашаться с ними во избежание ущерба для рейха, если он не хотел уходить в отставку. Но поскольку отставка министра иностранных дел — всегда серьезное политическое событие, то и с этой точки зрения он тоже не являлся полностью хозяином своих решений. Ключевой момент для оценки роли отца относится к стилю работы Гитлера. Он не собирал заседаний кабинета, на которых велся бы протокол высказанных участниками мнений. Его растущая чувствительность позволяла часто лишь дискуссии с глазу на глаз, прежде всего тогда, когда на чем-то требовалось настоять против его
воли. Критика отца даже со стороны благожелательно к нему настроенных современников неизменно сводится к тому, что он не высказывал своего мнения перед Гитлером, он был соглашателем. Однако мало что говорит в пользу этого, все было совсем наоборот. Стоит сравнить высказывания о моем отце: Геббельс критикует — как уже описано — «негибкость» отца по отношению к Гитлеру, Хевель отмечает — как уже упоминалось — «тяжбу» между отцом и Гитлером по поводу желания Гитлера ответить на речь Рузвельта собственной и, наконец, приводит в своем дневнике сделанное ему высказывание Гитлера: «Под началом такого шефа, как ваш, я не хотел бы проработать и трех недель!» Придется согласиться со мной, что все эти свидетельства не указывают на «подневольность» отца по отношению к Гитлеру, о которой сегодня утверждается снова и снова на разные голоса.461
См. также Junge, Traudl: Bis zur letzten Stunde — Hitlers Sekret"arin erz"ahlt ihr Leben, M"unchen 2002, S. 77. Госпожа Юнге пишет, что Хевель на шутливое замечание Гитлера, что он же «ведь никакой не дипломат, а скорее дипломатический ковбой-гигант!», ответил: «Если бы я не был дипломатом, я бы не мог стоять между Вами и Риббентропом, мой фюрер.» […] И с этим ответом Гитлер должен был согласиться, потому что знал, каким тяжелым человеком был его министр иностранных дел.
Доктор Вернер Бест [462] , «уполномоченный рейха» по Дании, подчинявшийся, поскольку Дания формально оставалась суверенным государством, Министерству иностранных дел, также говорит о «подневольности» Риббентропа Гитлеру, «прежде всего, во время начала войны». Но в этот момент Бест еще вообще не был знаком с отцом, не считая единственного краткого соприкосновения за годы до того, касавшегося подозрения по поводу одного из сотрудников аппарата Риббентропа. Бест описывает отца во время этой первой встречи как «великодушного, чуткого, выдержанного, находчивого и любезного». Более поздняя оценка Беста основана только на слухах, то есть на клевете, распространявшейся Вайцзеккером и заговорщиками. По собственному свидетельству, он видел отца во время своей деятельности в Дании целых пять раз. В остальном он описывает его во всех отношениях позитивно. Он подчеркивает, что отец всегда представлял «разумную» политику рейха по отношению к Дании. Он признает за моим отцом «личное мужество», например в обороне от наносивших вред немецкой внешней политике требований других ведомств. Так что его суждение о «подневольности» основывается в значительной степени на «слухах и сплетнях»; поскольку у него были хорошие отношения с Вайцзеккером, оно, вероятно, имеет касательство к этому источнику.
462
Matlok, S. (Hrsg.): D"anemark in Hitlers Hand, S. 140 ff. и S. 202.
Он прямо упоминает заявление отца Гитлеру, где тот берет под защиту Беста, против которого велись интриги со стороны Гиммлера. Он называет и другое заявление Гитлеру от 19 сентября 1943 года, находящееся будто бы в актах суда в Копенгагене, в котором отец выступает против распоряжения Гитлера о депортации евреев и требует проверки этого приказа [463] . Бест приводит интересный пример, говорящий об отношениях в высшем руководстве рейха в 1944 году. 19 сентября 1944 года по приказу Гитлера, которого добился Гиммлер, датская полиция была распущена и частично интернирована. Было категорически указано не информировать Беста об этой акции, так как его мнение на этот счет было известно. Бест с негодованием доложил о таком унижении отцу и сообщает об этом следующим образом:
463
Нам, к сожалению, не удалось получить от датских властей копию этого документа или хотя бы разрешение ознакомиться с ним.
(…) Р. был этими событиями искренне возмущен. Он уже интервенировал у Гитлера и получил ответ, что указанная акция проведена из военных соображений и поэтому меня и его не касается; меня было приказано не информировать, «потому, что через меня все становится известным». На это Р. уже ответил заявлением Гитлеру, в котором энергично взял меня под защиту против обвинения в предательстве (…). Текст этого заявления находится в судебных актах моего копенгагенского процесса; он — осторожно формулируя — по существу очень энергичен и смел, особенно учитывая отношение Р. к Гитлеру вообще. (…)
Для урегулирования вопроса с датской полицией он пообещал мне любую помощь. Он сдержал это обещание, до начала 1945 года упорно добиваясь возвращения интернированных датских полицейских. (…)
Итак, эта последняя встреча с Р. — так же, как и первая — завершилась позитивными впечатлениями: впечатлением понимания, доброй воли, личной симпатии и заступничества за сотрудников, несправедливо подвергшихся нападкам. Одновременно этот опыт показал, что Р. — даже когда он на самом деле старается — добиться у Гитлера больше ничего не может. (…) [464] ».
464
Matlok, S. (Hrsg.), a. a.O., S. 146 f.
Я привел эти примеры, чтобы прояснить отношения, в которых отцу приходилось пытаться вести реально более-менее разумную политику. Решение, было ли дело достаточно важным, чтобы в очередной раз сцепиться с Гитлером, зависело от него. В течение войны с Россией речь шла для него в первую очередь о том, чтобы получить согласие Гитлера на зондаж мирных переговоров с русской стороной. Все остальное должно было подчиняться этой цели. Без согласия Гитлера, однако, эта попытка не имела смысла и, сообразно положению дел в 1943–1945 годах, скорее даже повредила бы. Учитывая ментальное состояние Гитлера, ему приходилось избегать ситуации, где бы он должен был бы выступать в качестве всегдашнего «troublemaker» (создателя проблем) по малозначащим поводам. Можно понять разочарование Беста и других, когда отец не мог продвинуть их предложения, которые сам же одобрял. Однако он неизменно признает, что отец упорно отстаивал перед Гитлером его предложения [465] .
465
После войны доктор Вернер Бест был сначала приговорен копенгагенским городским судом к смерти, затем, в апелляционной инстанции, к пяти годам тюрьмы и в конечном итоге уже 29 августа 1951 года выпущен на свободу.