Мой папа Джеки Чан

Маша гладит морковное тельце в пальто из теста и приговаривает:

– Не грусти.

– Поздравляю, – объявляет Бабуля.

Блинчик-номинант, подошел к последнему рубежу, который либо Рубикон, либо Оскар.

– Пора, парень, – откликается за него Маша.

– С днем рожденья, солнышко. Расти большая. Будь здорова, – желает Бабуля и выкладывает на стол коробочку, принаряженную как в платьице в крафтовую бумажечку, расписанную разными рыбками и скрепленную нерушимыми узами грубоватой веревочки.

Обнимает, как облако. Теплое и душистое. Едва слышится «звездочка» – когда у Бабули болит голова, она мажет виски бальзамом и утром часто пахнет вечерней головной болью.

Облако целует в волосы, гладит по щеке и, покидая, будто тучка – утес, спрашивает:

– Ну что? В душ только после завтрака.

Маша сомневается, что после завтрака будет – душ, но согласно кивает и продолжает влиять на судьбу морковки, организовав той тайную встречу во тьме под нёбом с зубами-заговорщиками. Предательство перерождается в пряную сладость: имбирь, кардамон, корица, гвоздика, мускатный орех, которые Бабуля регулярно размалывает в кофемолке и добавляет абсолютно во все. Даже в котлеты.

«Тени исчезают в полдень»

– Доброе утро, – здоровается Бабуля, потому что является Поля.

Сонная, она трет глаза и одновременно зевает, так что ответить для нее крайне сложно и еще сложнее – ответить внятно. Маша с Бабулей довольствуются тем, что насыпалось из Поли вместе с открытием в одной части лица и закрытием в другой. Десинхронизация работы губ и век. Какое замечательное слово. Правда, Маша совсем не уверена, что оно существует, но как красиво вписывается в контекст, как будто в контексте была специально вырезанная под него дырка, и вот – пустота заполнилась.

Красивее только бесконечные Полины волосы, что рисуют каштановые полосы на спине и груди – они как корни впились бы в плечи, но кто им позволит? Может ли быть так, что там – в Полином нутри – есть еще волосы, которые произрастают из легких?

Поля собирает все наружные волосы в высокий пучок, перетягивает резинкой, что алела у нее на запястье, как шов, и цепляет узлом смешную кукишку, которая покачивается при каждом ее движении и даже дыхании. Умывается. Из-под крана. Вытирает лицо рукавом пижамы. Садится на стул напротив Маши. Тени от припухших щек, век, крылышек носа висят на лице, словно флажки на карте.

На столе: блины, масло, квадратный ножик, порезанная на апельсинные дольки янтарная хурма. Маша протягивает руку: сладкая. Поля еще раз зевает. Маша повторяет за ней. Бабуля присоединяется следом. Зевки, как вагоны в составе.

Маша глядит на Полю, Поля – на прямоугольную тень от квадратной коробочки, Бабуля – на них обеих.

– С днем рожденья, козявка. Расти, но знай меру.

Маша показывает Поле язык, Поля отвечает Маше взаимностью и берет турку. Долгий глоток остывшего кофе – черные точки на верхней губе, которые Поля не торопится стереть.

– «У вас ус отклеился», – говорит Маша.

– Так и задумано, – отвечает Поля.

Улей

Бабуля забирает турку и ставит на стол стакан с водой, прямо под опустевшую Полину руку, которая вся изрисована мелкими завитками девочек, машин, кошек, автобусов, столбов, проводов, цветов, прогуливающихся по городу. Вчера ничего не было, а сегодня: «Здрасьте, потолок покрасьте».

Маша протягивает руку – задержать Полину, что хочет поднять стакан.

– Башмак крутой, – заключает Маша, осмотрев рисунки, как дерматолог – пятна.

Башмак, действительно, крутой, и в нем кто-то живет: существо с одним глазом и в колпаке.

– Скучно было на паре.

– А в тетрадь – слабо?

– В тетради – клеточка.

– И че?

– Бесит.

– У тебя весь гардероб в клеточку, даже пижама.

– Но я же в ней не пишу.

– Паста вредная, от нее бывает рак.

– «Раки – это к драке».

– Девочки, хватит говорить глупости. Поля, не рисуй на себе. Я куплю тебе блокнот.

– У тебя на мой блокнот денег не хватит.

– Хватит.

– Это не манипуляция. Ты сама предложила.

– Смысл манипуляции в том, чтобы предложить самой.

– Молчи, козявка, тебе еще рано голосовать.

– Собираешься баллотироваться?

– Да не выбаллотироваться.

– Ешьте уже, сейчас все остынет.

– Ненавижу морковку.

– А раньше любила.

– Раньше закончилось.

– У нее интервальное голодание.

– Это как?

– Это когда восемь часов ешь, а шестнадцать не ешь.

– Какой ужас.

– Скажи это моей талии.

– У тебя просто осиная талия, дорогая.

– По сравнению с графиней Толстой?

– По сравнению с твоей глупостью.

– Козявки жгут?

– Сама козявка.

– От одного блинчика с тобой ничего не случится.

– Сказала Ева Адаму.

«Не хоти дальше»

Поля скрывается в ванной и сидит там сорок минут. Что можно делать в ванной сорок минут, Маша не понимает. Она сорок минут читает «Приглашение на казнь» и книгу тоже не понимает. Но ей нравится паук. Что он приходит. В этом что-то есть. Но с чем это что-то едят?

– Солнышко, ты опоздаешь в школу.

– Главное, не опоздать родиться, а дальше – не спешить умереть. Остальное – суета.

Бабуля входит в комнату и, нависая над душой, так смотрит, что Маше приходится встать с кровати и принять из ее рук свежие джинсы, которые как накрахмаленные.

– На них можно роман написать.

– Хватит с меня одной художницы.

– На блокнот у тебя деньги есть.

– А на джинсы нет.

– Это даже хорошо, самовыражусь раз и навсегда.

– Прекрасный план, но когда тебя выставят из школы, тебе придется ходить туда без штанов.

– А когда мне придется туда не ходить?

– Когда вырастешь.

– А если я стану учителем?

– Солнышко, я все понимаю, но цигель, – Бабуля стучит по запястью, где должны быть часы, которых там нет. – Ци-и-гель.

– Ты в курсе, что создаешь атмосферу проживания в нацистской Германии?

– Что, прости? Что-то в ухе звенит. Не расслышала.

– Ха-ха.

– Вот именно.

Маша надевает джинсы, застегивает пуговицу. Туговато.

– Присядь, разойдутся.