Мой папа Джеки Чан

– «Хэппи бездей, мистер президент».

Маша разглядывает книги на стойке, подбирает пальцами «Детство Темы». Зеленая обложка, как газонная плитка – темная, золотое название, черный автор.

Страница загнута уголком. Маша проводит пальцем по линии сгиба, как бы усиливая его.

«– Эт-та что?

– Небо, мой крошка, небо, малютка, недосягаемое синее небо, куда вечно люди смотрят, но вечно ходят по земле».

– Ты читал? – спрашивает Маша и демонстрирует книгу, Кит вглядывается и отвечает:

– Начал.

– И как?

– Съедобно.

– А ты не перехвалишь. И что насчет товарного вида?

– Разгладь.

– Да тут шпарить надо.

– Ты побухтеть заглянула? – уточняет Кит.

Маша пожимает плечом и садится в кресло со стопкой книг.

Читает. Вслух.

– «Как объяснить, что мы столь безутешно оплакиваем тех, кому, согласно нашим же утверждениям, уготовано вечное несказанное блаженство. Почему все живущие так стремятся принудить к молчанию все то, что умерло? Отчего даже смутного слуха о каких-то стуках в гробнице довольно, чтобы привести в ужас целый город?»

Последнее слово замирает в деревянной пустоте зала, как паук, свесившийся с потолка на едва приметной черте паутины в центре комнаты. Маша смотрит на Кита, который открыл термос и наливает в чашку горячий – судя по запаху и цвету – кофе. Темная полоса воды как часть радуги в Мире Тьмы.

– Будешь? – Кит поднимает чашку.

– А у тебя конфет каких-нибудь нету?

– Какие-нибудь есть, – Кит выставляет из-под на прилавок вазочку, заполненную разномастными фантиками.

– Лень идти. – Маша протягивает руку, раскрывая и закрывая пустой кулак, как птенец – клюв.

– Понимаю, – говорит Кит и прицельно стреляет в Машу конфетой. Сам не ест. Делает глоток. Комок кофе скатывается внутрь него, как комок снега.

– Благодарю, – отвешивает Маша мелкий поклон, не вставая. – Не любишь сладкое?

– Сегодня? Пожалуй.

– А завтра?

– «Завтра – это так далеко, что кто его знает».

Кит допивает кофе и прикручивает чашку-крышку к термосу.

– Что думаешь? – спрашивает Маша, рассматривая его, будто в кино.

Простые движения, такие же естественные, как тревожное подрагивание ветвей в ветреный день, и завораживают не меньше, чем тревожные подрагивания ветвей в ветреный день.

– Про что?

– Про стуки в гробнице.

Кит хмурится.

– Освежи контекст.

– Почему люди боятся мертвых?

– Кто боится? – Кит оглядывается – корешки самых разных книг смотрят на него, не мигая. – Слышишь?

– Что?

– Стуки в гробнице.

Секундная стрелка в пластиковых часах считает: раз, два, три.

– «Не скучно ли долбить толоконные лбы»? – любопытствует последняя книжка.

– Ты это мне?

– Ага.

– Нет.

– И как ты справляешься?

– Не долблю.

Маша откидывается на спинку, смотрит в потолок. Доски, щели между досок, хитросплетения открытой проводки, паутина в люстре, паук.

– «Ты неправильно бутерброд ешь».

Говорит Паук? Кит?

Взгляд соскальзывает – паук не смог его удержать. Кит выходит из-за стойки, и оказывается, что плавники скрывают вельветовые штаны, которые – рыжие, а хвост – ботинки, которые зеленые.

– В каком смысле?

– В том смысле, что книгу выбирать нужно по первому предложению, середину написать любой дурак может. И это тебе не стихотворение, где важнее всего конец. Книгу, если до конца дочитать, там уже фиг с ним, какое последнее слово. Слово важно в начале. И первое предложение важнее любой одежки. Это как галстук-бабочка, когда сразу: нет.

Маша открывает маленький томик в мягких корках.

– «Сначала краски.

Потом люди.

Так я обычно вижу мир.

По крайней мере, пытаюсь».

– Ну и как? – спрашивает Кит, почесывая левое веко.

– Съедобно.

– Ну вот и бери.

– У меня денег нету.

– Дарю.

– С чего это?

– В честь дня рождения.

– А если я солгала?

– Тем более.

Конец света

Маша выходит из магазина с ощущением конца света. Электрический остался там, за порогом, а дневной – задавило одеялами снежных матрасов, как горошину. Вернуться, что ли?

На двери объявление: «Вечер поэзии». 20:00.

Метель. Метет. И не метет, а на– метает. Снег все вымазал густым слоем белил. Заслонив: мысли, чувства. Проник в голову. Словно лицо – дверь, которая открыта.

отдохни, ледокол

вот озеро

полежи спокойно, как в ванной

Телефон звонит. Брать – не брать. «That is the question». Маша не отвечает, но перезванивают.

Берет и:

– Где шляешься?

– А что?

– А то, что диктант по русскому. Камцумирь, и побыстрее!

Вот стоило такой беседе продать все волшебство?

«К белым венчикам в буране тянутся цветки герани»

Секундный порыв – поддаться суете и бежать сломя голову, сменяется буддийской безмятежностью: сесть под дерево. Маша смотрит на небо: снег сыплется, спокойный, как танк. Хорошо со Вселенной. Особенно помолчать. По душам.

Маша садится на ступеньку, прямо в снег, который уже – сугроб. Достает телефон.

снег snegъ сънегъ snaigis snecht снiг snieg

ты един для всех

аки Бог

«Давай, дружок, по Вологде кружок»

Маша садится в автобус, что приходит пустым следом за автобусом, на который она не успела. В пустом автобусе хорошо. Хорошо, что она не успела на тот. Хорошо, что успела на этот. Но «что такое хорошо»?