Мой приятель Молчун

Ну эта... Чо тут делать? Нарезаться еще разок – настроения нет. Сели мы, как зеленые пацаны, в карты на щелбаны играть. Прикинь! Два здоровых мужика. Он страдал, успеет медик прибыть, когда обратно все врубят, или не успеет... Ну, все вчистую и проигрывал. Лобешник покраснел, понятно. Потом решил: иди оно в задницу, раз такое дело. И сравнял счет, скотина... Тут, значит, все включилось. Тока в такое время хрен уже кто приедет, одна, может, реанимация. Да ладно... не очень-то я и настроился.

Ну эта... Мне бы еще тогда нечистое заподозрить. Извинялись перед ним, извинялись, мол, такие необычные неполадки в сети... не внедрилось ли чего через систему связи на шлюпе с лайнера... Чисто на вирус грешат. Или типа. Короче, мутота какая-то. Несерьезно. Это я теперь врубаюсь: инфоскон-то должен бы без сети работать, без ни хрена... У него биоаккумулятор – почти вечный. Да мне лень думать было. А ему, Молчуну, я так понял потом, думать было не лень. Ему страшно было думать. Он и не думал. Типа ладно, бывает, – он им сказал. «Завтра медик будет?» – «Несомненно, господин Даниэльссон! Ждите, он подтвердит свое прибытие в 11.00 по местному времени...» – «Отлично». Типа, «спи спокойно, малыш».

Ну эта... Наутро опять все с катушек соскочило. Но тут чисто все было не как для умных. Как для умных предъявили вчера. Тут было конкретно для последних кретинов. То есть для нас с Молчуном. Энергию снесло в 10.58. Ровно на полчаса. Молчун мне: «Недоумеваю, что опять могло произойти... Сейчас вызову...» – «Да не вызывай. Брось. Не хотят эти твои коты гладкие чужака лечить. Ясно же». Ничего мне тогда не было ясно. Молчун со мной резко так согласился, деловой такой, я еще удивился. Заизвинялся, понятно. Бывают, конечно, у них тут перегибы, и все такое. Это для него была хорошая версия. Удобная. Даже добрая. Вотак.

Ну эта... Он грит: да ну е н-на... По-женевски это круто звучит. Давай, грит, по морю покатаемся. Ладно, давай. Антиграв у него и за катер работает, и за подводную лодку... Сидишь, значит, посреди океана, глубина порядочная, все прозрачно, у самого твоего рыла рыбешки цветастые проплывают, осьминожина здоровая, как черт, тобой интересуется. В смысле, можно тебя схарчить или лучше погодить. Актиния чуть не в нос тебе лезет... Нормально так... Я как пацан глазею... Никогда я такого не видел. И мы типа расслабились. На вечер у него обратно рецепт выискался... новошведский. То же самое, только с какой-то хренью, что во сне увидишь – лопатой не отмахаешься. Прикинь, фрэнд: зеленая звезда, у меня на ладошке помещается... Во такая. Вместо лучей у ней бугорки такие... ну, не знаю, как сказать. Типа мутантный гибрид. Патиссон называется. А он его, хитрый хрен, замариновал. Я, значит, с опаской поначалу этим самым закусывал. А потом ничего, нормально пошло.

Ну эта... Утром опять, значит, я стаканчик местной медицины внутрь принял. Вовремя. Иначе бы – кирдык. В голове саперные работы стояли. По полному профилю. Ладно. Молчун меня типа на объезд зазывал, но тут ему не обломилось. «В следующий раз», – говорю. Ушел он, а я к инфоскону приспособился. Крутил сначала все что ни попадя. Потом спорт. Ну а потом и до девок дело дошло. У них тут на такие дела ни запретов нет, ни ограничений, им тут, короче, по хрену. Смотри, сколько хочешь... Я и вкопался туда аж по самое не могу. Пришел Молчун, отодрал меня от машинки, вовремя отодрал, гад, потому что я уже как раскаленный металл, еще чуток, и с конца охладитель забрызжет. Прикинь! Он мне, значит, и говорит: «Сегодня мы идем в гости, Ян. Форма одежды – парадная. Всем постирать робы, будет проверка из управления...» Хихикает, значит. Довольный. Я, понятно, интересуюсь: «Чисто куда? К кому?» Он мне и рассказывает, мол, у них тут каждая свадьба, рождение или смерть – региональный праздник. Или типа. Со всей округи народ собирается. С усадеб, короче, с хуторов прибывают... эти... хуторяне. Без приглашения. Типа если ты не козел какой-нибудь, а нормальный, ты оповещаешь всю шоблу на четыреста миль вокруг. Вотак. И если ты не шибздик опущенный, не шваль какая-нибудь и не при смерти, оповестили тебе – давай езжай, лети на праздник. Ну, нормально. Типа как у людей, а не у новых шведов... У Молчуна чучело какое-то было. Невдолбенное. Птица. Желтая. На голове гребень. Красивая, как моя бабка в юности. А бабка до деда четырех мужей поменяла, дед у ней был последний и навсегда. Вотак. Птица называется упупес. Это я не знаю, фрэнд, по-каковски. Молчун говорит, по-русски есть название. Удод. Типа русский это, значит, удод. Птичка, грит, – еще с самой Земли. Но тут уж я ему не поверил. Я в этом деле секу. Явный мутант его удод. Либо из марсианской лаборатории, либо с Терры-4. Видно же. Он смеется. «Да пошел бы ты!» – говорю. В общем, чучело свое решил он подарить соседской Карин из Свенссонов, потому что сегодня она станет женой какого-то Лейфа.

Ну эта... попрыгали мы с ним в антиграв, схиляли на хутор к этим самым Свенссонам. Ну, норма-альна... Рассказывать даже погано, какая хрень вышла. Я так это тебе коротенько, чтоб понятно было, фрэнд. Молчун чучело удодское невесте вручил, поздравил, ходит-ходит промеж гостей, всем улыбается. Кота нашел, жирного такого, рыжего, морда – как у налогового органа. В смысле, хамская и разъеденная. Кот мне конкретно понравился. Больше всех из новых шведов. Ну, кроме, понятно, Молчуна еще. Настоящий кот, солидный, не хрен тебе какойнть тощий. Вот ему, коту этому, Молчун тоже в самую налоговую рожу улыбался. Я, понятно, похавал-принял и сижу молчком в уголке, прикинулся ветошью и не отсвечиваю. И такой он нелепый, Молчун мой, со своей улыбкой кретинской и с чучелом обратно же кретинским... Ну чисто больной дауном. А мужик он какой, да я же знаю! Чо он шестерит-то? Новошведы на меня глядят, как на какашку, ну, тут я их понимаю, они меня типа не любят – не голубят, ну и я их типа тоже... Полная взаимность, короче. А на Молчуна они даже не глядят. Базарит он типа с кемнить, и тот хрен, с которым он базарит, зенки в сторону сворачивает, слова цедит... А если и посмотрит разок, то так, ровно не живой мужик перед самым рылом торчит, а пустое место, сплошная прозрачность. А Молчун стара-ается... Будто ему за это срок скостят. Я ему типа сказать хотел: отбыл ведь уже, амиго. Но не стал. Его дела. Он и сам тут на одну бабу упорно так не смотрел. Ну, я врубился: Марта эта его. А рядом с ней хмырь такой чернявый, жердина высоченная – ее теперешний мужик. Вотак. И тут, вишь, напряг выходит.

Ну эта... Час прошел. Или типа того. Я его в сад вытянул, грю: «Может, валить пора отсюдова? А, Молчун?» Он, значит, смотрит грустно так... тошно ему. Тут какое-то дите под руку Молчуну подвернулось. Маленькая такая девочка. Совсем еще фитюлька от часов... По размеру, в смысле. Ну, он ее по головке погладил, чего-то по-местному хорошего такого пролопотал. Шантрапушка лыбится, типа ей понравилось. О! И тут мамашка ее как коршун из кустов – раз! Закогтила свою малую, и ходу. Молчун было чего-то тявкнул, ну, понятно, с улыбочкой, я так думаю, типа «не хилую себе дочку отгрохала, мамаша», – а тех уже и след простыл. Вотак. Короче, мы свалили.

Ну эта... У Молчуна кресло было – типа из какой-то плетенки, хрен ее поймет. Ле-егонькое, весит нуль. Но, значит, крепкое. Его держало без скрипа, без ничего. Во мне так это килограмм шестьдесят пять или семьдесят, а он поздоровее будет и повыше, он вообще здоровый... Так вот, кресло его держало будьте-нате. Короче, вынес он свое кресло во двор, качается. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда... А морда чисто деревянная, деревяннее некуда. Я было намылился как-то вздрючить его, чтобы, значит, повеселел мой Молчун. Только хрена. Он глянул, ровно зарезать хочет, и сидит-качается. Туда-сюда... твою мать! Ладно, понимаю, не дурак. Успокоиться, значит, ему надо. Ладно.

Ну эта... Гляжу, коньяка себе налил. И гложет из стаканной тары, как чай, еще не закусывает... Маньяк тоже. Короче, выдернул я у него коньяк. Он сначала зыркнул так это серьезно, а потом сник и грит: «Ты прав, Ян. Не надо опускаться до свинства. Ты меня извини. Дай побыть одному. Полчаса, и я буду в порядке...» И чо дальше? Сидит-качается.

Ну эта... Фрэнд, я, короче, не любимая его жена, не отец духовный и не психоаналитик. Оставил я его как есть, ну, пускай один поторчит, может, мозги в сустав вправятся с характерным стуком. Или типа. А сам, значит, прикидываю: до чего ж его не любят. Это каким упырем надо быть, чтоб так не любили! И медика, ты пойми, фрэнд, не прислали, я так понял, не потому что типа я тут чужак, а потому что типа он сам – хрен знает кто... Врубаешься? Ну, намекнули ему: сиди, не рыпайся, упырь. Никто тебя видеть не хочет, а об кореша твоего конкретно нормальные люди руки марать не станут... Вотак. Да кто ж он тут? Что за дела? Я так понял, не по контрабанде он тут проходит, не по наркоте. Дровосек и наркота – это как турбонаддув в воздушном лифте и рефрижератор на продкомбинате. В огороде турбонаддув, а в Ольгиополе рефрижератор... Короче, не то. Убить кого-то... это он тоже вряд ли. Натура у него мирная. Если только по случайности. Или типа. Но за это кто ж его так опускать станет? Или я чего в местных разборках не понял? Чо-то тут такое позорное должно быть. Аж до самых печенок чтоб пробирало. Может, он извращенец какой-нибудь? Спец по детишкам? Нет... так, по всему, нормальный вроде... И это... темнит все равно. Сам не скажет. Молчун чертов! Вот, значит, отойдет он, я точно спрошу...

Ну эта... Пока я так-сяк прикидывал, у самого двора еще одна антигравина опутилась. Мягко она, сволочь, садится. Не почувствуешь ни грамма... Вылезает из нее, значит, баба. И типа видел я эту бабу у Свенссонов. И она, понятно, меня видела с Молчуном. Ну, может, чего путного скажет? Может, знакомая его, успокаивать прихиляла? Короче, встала напротив Молчунова кресла, зачирикала по-шведски. Я, понятно, ни бум-бум. Голос она такой особенный сделала, ну, такой типа голос, которым женщины мужчин к себе подзывают. Понимаешь ты, фрэнд? Понимаешь, вижу. Мя-акенько так. Молчун головой покачал. Типа не-а... Она опять, значит, принимается за дело. И пальчики у ней на правой руке бедро легонько так поглаживают. Чисто собачонку. Молчун на бедро ее, значит, и не глядит. Извращенец? Она к нему типа качнулась... ну, как сказать... не помню я уже... то ли шаг сделала, то ли рукой потянулась, то ли наклонилась над ним... Короче, качнулась. Молчун опять головой – не-а. А я так поодаль примостился, типа наблюдаю. Разглядываю, значит. Баба хороша. Высокая, рыжая, тряпок на ней – едва срам прикрывают. У нас в террорусских районах из нее бы за день глазами сито сделали. А в терролатинских за эксгибиционизм посадили бы за милую душу... На раз. Я, значит, высоких люблю и очень даже уважаю. Вотак. Зенки у нее такие... хитрые. Узкие. Она их специально щурит. Потому что, понятно, пока она зенки щурит, вроде бы даже она и проиграла чего-нибудь, проспорила, а понт такой, типа, все равно дела идут конкретно по плану, как и надо.

Ну эта... Стрельнула она фишками в мою сторону. Ага, разглядела. А наяривалась уже и сматываться. Короче, поворачивается и типа так шарит по мне: гожусь я? не гожусь? А потом молча башкой шатнула в сторону дома, мол, давай, дружок. И сама туда пошла. Ну, понятно, я к Молчуну: «Она тебе кто? Если я это самое... ты в обиде не будешь? Или что? В смысле или как?» Он так спокойно мне: «Нет, Ян. В обиде я не буду. Берта мне никто. Просто специализируется по части раскрепощения сознания... Только учти, мы для нее оба, что ты, что я, – экзотические зверюшки». Насчет раскрепощения я чо-то не понял ни хрена. Насчет зверюшек на ходу уже додумал. Если я типа понятная зверюшка, дикая, немытая и страшная, то он-то с какого края? Значит, не извращенец... Ладно.