Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Я боюсь, что для лэди Мери тут нет никакого шанса, снова начал лорд Лэнсмер, с легкой, но печальной улыбкой.

– В ней нет столько ума, чтоб очаровать его. Она не стоит Гарлея, заметила гордая мать.

– Между нами будь сказано, возразил отец, довольно робко: – я до сих пор еще не вижу, какую пользу приносит Гарлею его собственный ум. Будь он самый закоснелый невежда из Трех Соединенных Королевств, то, право, и тогда он не был бы до такой степени беспечен и бесполезен, как теперь. А сколько честолюбия в нем было во время его юности! Катрин, мне иногда сдается, что тебе известна причина этой перемены в нем.

– Мне! О, нет, милорд! эта перемена весьма обыкновенна в молодых людях с таким состоянием. Вступая в свет, они не видят цели, к которой, по их понятиям, стоило бы стремиться. Еслиб Гарлей был сын бедных родителей, тогда совсем другое дело.

– Я родился быть наследником точно таких же богатств, как и Гарлей, сказал граф, с лукавой улыбкой:– однакожь, льщу себя надеждой, что приношу некоторую пользу старушке Англии.

Графиня, воспользовавшись этим случаем, сказала комплимент милорду и вместе с тем переменила разговор.

Глава LXVII

Гарлей, по обыкновению, провел этот день скучно, в переходах с одного места на другое; обедал он в спокойном уголку, в своем любимом клубе. Нерона не пускали в клуб; а потому он с нетерпением ожидал своего господина за дверьми. Обед кончился, и собака и господин, в равной степени равнодушные к толпам народа, пошли по улице, которая весьма немногим, понимающем поэзию Лондона, напоминала о сожалении и скорби, которые пробуждаются в душе нашей при виде разрушенных памятников, принадлежавших отжившему свой век поколению, – улице, которая, пересекая обширное место, служившее некогда двором Вайтгольского дворца, и оставляя влево пространство, на котором находился дворец шотландских королей, выходит чрез узкое отверстие на так называемый старинный островок Торней, где Эдуард-Исповедник принимал зловещее посещение Вильяма-Завоевателя, и, снова расширяясь около Вестминстерского аббатства, теряется, подобно всем воспоминаниям о земном величии, среди скромных и грязных переулков.

Менее обращая внимания на деятельный мир, окружавший его, чем на изображения, вызванные из его души, настроенной к одиночеству, Гарлей л'Эстрендж дошел наконец до моста и увидел угрюмый, без всяких признаков человеческой жизни, корабль, дремлющий на безмолвной реке, некогда шумной и сверкавшей золотыми искрами от позлащенных лодок древних царей Британии.

На этом-то мосту Одлей Эджертон и назначил встретиться с л'Эстренджем, в те часы, когда, по его рассчету, удобнее всего было воспользоваться отдыхом от продолжительного парламентского заседания. Гарлей, избегая всякой встречи с равными себе, решительно отказался отыскивать своего друга в многолюдном кафе-ресторане Беллами.

В то время, как Гарлей медленно подвигался по мосту, взор его привлечен был неподвижной фигурой, сидевшей с лицом, закрытым обеими руками, на груде камней в одной из нишей.

– Еслиб я был скульптор, сказал он про себя: – то, вздумав передать идею об унынии, непременно бы скопировал позу этой фигуры.

Он отвел взоры в сторону и в нескольких шагах перед собой увидел стройную фигуру Одлея Эджертона. Луна вполне освещала бронзовое лицо этого должностного человека, – лицо, с его чертами, проведенными постоянным размышлением о серьёзных предметах, и заботами, с его твердым, но холодным выражением уменья управлять своими чувствами.

– А взглянув на эту фигуру, произнес Гарлей, продолжая свой монолог:– я запомнил бы ее, на случай, когда бы вздумал высечь из гранита Долготерпение.

– Наконец и ты явился! какая аккуратность! сказал Эджертон, взяв Гарлея под руку.

Гарлей. Аккуратность! без всякого сомнения. Я уважаю твое время и не буду долго задерживать тебя. Мне кажется, что сегодня тебе предстоит говорить в Парламенте.

Эджертон. Я уже говорил.

Гарлей (с участием). И говорил хорошо, я надеюсь.

Эджертон. Кажется, мой спич произвел удивительный эффект: громкие клики и рукоплескания долго не замолкали; а это не всегда случается со мной.

Гарлей. И, вероятно, это доставило тебе большое удовольствие?

Эджертон (после минутного молчания). Напротив, ни малейшего.

Гарлей. Что же после этого привязывает тебя к подобной жизни – к постоянному труженичеству, к постоянной борьбе с своими чувствами? что принуждает тебя оставлять в каком-то усыплении более нежные способности души и пробуждать в ней одни только грубые, если и награды этой жизни (из которых самая лестная, по-моему мнению, это рукоплескание), не доставляют тебе ни малейшего удовольствия?

Эджертон. Что меня привязывает? одна привычка.

Гарлей. Скажи лучше, добровольное мученичество.

Эджертон. Пожалуй, я и с этим согласен. Однако, поговорим лучше о тебе; итак, ты решительно оставляешь Англию на той неделе?

Гарлей (в унылом расположении духа). Да, решительно. Эта жизнь в столице, где все так живо представляет деятельность, где я один шатаюсь по улицам без всякой цели, без призвания, действует на меня как изнурительная лихорадка. Ничто не развлекает меня здесь, ничто не занимает, ничто не доставляет душе моей спокойствия и утешения. Однакожь, я решился, пока не совсем еще ушло время, сделать одно последнее усилие, чтоб выйти из сферы минувшего и вступить в настоящий мир людей. Короче сказать, я решился жениться.

Эджертон. На ком же?

Гарлей (серьёзно). Клянусь жизнью, мой друг, ты большой руки философ. Ты с разу предложил мне вопрос, который прямее всего идет к делу. Ты видишь, что я не могу жениться на мечте, на призраке, созданном моим воображением; а выступив за пределы мира идеального, где же мне сыскать это «на ком»?

Эджертон. Ищи – и найдешь.

Гарлей. Неужели мы когда нибудь ищем чувства любви? Разве оно не западает в наше сердце, когда мы менее всего ожидаем его? Разве оно не имеет сходства с вдохновением музы? Какой поэт сядет за бумагу и перо и скажет: «я напишу поэму»? Какой человек взглянет на прелестное создание и скажет; «я влюблюсь в него»? Нет! счастье, как говорит один великий германский писатель, – счастье внезапно ниспадает на смертных с лона богов; так точно и любовь.

Эджертон. А ты помнишь слова Горация: «прилив жизни утекает, а крестьянин между тем сидит на окраине берега и дожидается, когда сделается брод.»

Гарлей. Идея, которую ты нечаянно подал мне несколько недель тому назад, и которая до этого неясно мелькала в моей голове, до сих пор не покидает меня, а напротив того, быстро развивается. Еслиб я только мог найти ребенка с нежными наклонностями души и светлым умом, хотя еще и неразвитым, и еслиб я мог воспитать его сообразно с моим идеалом! Я еще так молод, что могу ждать несколько лет. А между тем я стал бы иметь то, чего недостает мне, я имел бы цель в жизни, имел бы призвание.

Эджертон. Ты всегда был и, кажется, будешь дитятей романа. Однако….

Здесь Одлей Эджертон был прерван посланным из Парламента, которому дано было приказание отыскивать Одлея на мосту, в случае, если присутствие его в Парламенте окажется необходимым.

– Сэр, сказал посланный: – оппозиция, пользуясь отсутствием многих членов Парламента, требует отмены нового постановления. Мистера…. поставили на время опровергать это требование, но его никто не хочет слушать.

Эджертон торопливо обратился к лорду л'Эстренджу.