Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Путешественник пристально посмотрел на Гэлен, которая тихо склонила голову отца и уложила ее у себя на плече с такого нежностью, которая скорее имела сходство с материнскою, нежели с детскою.

– Как вы бледны, дитя мое: не бойтесь, впрочем, все пройдет, если только примете пульсативы.

Гэлен подняла указательный палец, отвела взор от отца к путешественнику и потом снова к отцу.

– Ну да, конечно. – пульсативы, и больше ничего! проворчал гомеопат.

И, отодвинувшись в угол, он старался заснуть. Но после тщетных усилий, сопровождаемых беспокойными жестами и движениями, он вдруг вскочил с места и снова вынул из кармана свою аптеку.

– Какое мне дело до них! ворчал он. – Против раздражительного состояния души, против излишней чувствительности хорошо бы употребить кофе… впрочем, нет! к этому состоянию присоединяется особенная живость в движениях и беспокойство: в таком случае следует взять кучелябы!

Он поднес аптечку к самому окну и старался отыскать требуемое средство на крошечных ярлычках крошечных сткляночек.

– Кучеляба! вот она, сказал он и проглотил крупинку. – Теперь, продолжал он, после некоторого молчания: – меня не потревожат несчастья других людей; мало того: я готов сию минуту опустить свое окно.

Гэлен взглянула на него.

– Но я не хочу отпирать, прибавил он решительным тоном, и на этот раз ему удалось заснуть.

В одиннадцать часов дилижанс остановился переменить лошадей и дать пассажирам возможность поужинать. Гомеопат проснулся, вышел из кареты, отряхнулся и втянул несколько полных глотков свежого воздуха в свои могучия легкия с очевидным наслаждением. После того он повернулся и заглянул в карету.

– Дитя мое, сказал он, голосом ласковее обыкновенного: – пусть ваш отец выйдет в комнату: я хорошепько осмотрю его и, может быть, чем нибудь помогу ему.

Но можно представить себе ужас Гэлен, когда она увидала, что отец её не шевелился. Он находился в глубоком обмороке и не обнаруживал ни малейших признаков жизни даже и в то время, когда его выносили из кареты. Когда чувства возвратились к нему, кашель снова начался и, от сильного напряжения, показалась гортанная кровь.

Продолжать дорогу не было возможности. Гомеопат помог больному раздеться и уложил его в постель. Принудив его принять еще две таинственные крупинки, он осведомился у содержательницы гостиницы, где можно было отыскать, по соседству, медика, потому что гостиница находилась в небольшой усадьбе. До приходской аптеки считалось не менее трех миль. Услышав, однакожь, что соседние джентльмены, в случае недугов, приглашают к себе доктора Дозвелла, и что до его дома было добрых миль семь, гомеопат тяжело вздохнул: дилижанс остановился не более, как на четверть часа.

– Клянусь Юпитером! сказал он, с заметной досадой: кучеляба не действует. Моя чувствительность хроническая. Нужно начать правильное лечение, чтоб отвязаться от неё. – Эй! кондуктор! подай сюда мой мешок! Я остаюсь здесь на ночь.

И добряк-гомеопат, окончив легкий ужин, снова отправился в комнату страдальца.

– Не прикажете ли послать за доктором Дозвеллом? спросила хозяйка дома, остановив его в дверях.

– Гм!.. А завтра в котором часу пойдет мимо вас лондонский дилижанс?

– Не раньше осьми, сэр.

– В таком случае, пошлите за доктором, чтобы он явился сюда к семи. Это по крайней мере избавит нас на несколько часов от аллопатии, пробормотал ученик Ганемана, поднимаясь по лестнице.

Невозможно определить, даже с приблизительною верностью, что именно восстановило немного силы бедного страдальца и остановило кровохаркание – крупинки ли гомеопата, или действие самой натуры, при помощи непродолжительного отдыха. Верно только то, что мистеру Дигби, по видимому, было лучше, и он постепенно погрузился в глубокий сон, но не прежде того, впрочем, как кончились прислушивания и постукивания по груди и различные расспросы со стороны доктора, после которых гомеопат сел в отдаленный угол комнаты, склонил голову на грудь и, казалось, крепко задумался. Размышления его были прерваны легким к нему прикосновением. У ног его стояла Гэлен, на коленях.

– Неужели он очень нездоров? сказала она.

И её томные глаза устремились на медика, с выражением глубокого отчаяния.

– Ваш отец опасно болен, отвечал доктор, после непродолжительной паузы. – Он должен остаться здесь по крайней мере на несколько дней. Я отправляюсь в Лондон: не хотите ли я зайду к вашим родственникам и скажу, чтобы кто нибудь приехал сюда?

– Нет, благодарю вас, сэр, отвечала Гэлен, раскрасневшись: – вы не беспокойтесь за меня: мне нетрудно будет ходить за папа. Мне кажется, ему бывало прежде гораздо хуже этого, то есть он более жаловался на свою болезнь.

Гомеопат встал, прошелся раза два по комнате, потом остановился подле постели и долго вслушивался в дыхание спящего.

От постели он снова подошел к девочке, все еще стоявшей на коленях, взял ее на руки и поцаловал.

– Клянусь Юпитером! сказал он сердито, опуская на пол ребенка: – идите спать теперь…. Здесь вам нечего делать больше.

– Извините, сэр, сказала Гэлен: – я не могу оставить его: когда он проснется и не увидит меня, это его сильно встревожит.

Рука доктора дрожала, когда он прибегал к своим крупинкам.

– Душевное беспокойство…. подавленная скорбь, ворчал он про себя: – скажите, душа моя, не хотите ли вы плакать? Плачьте, пожалуста, я вас прошу.

– Не могу, произнесла Гэлен.

– В таком случае, пульсатива самое лучшее средство! заметил доктор, почти с восторгом: – я сказал вам об этом с первого разу. Откройте рот – вот так. Теперь спокойной ночи. Моя комната напротив, № 6; позовите меня, когда он проснется.

Глава XL

На другое утро, в семь часов, приехал доктор Дозвелл. Его ввели в комнату гомеопата, который давно встал, оделся и уже сделал визит своему пациенту.

– Меня зовут Морган, сказал гомеопат. – Я медик. Отправляясь в Лондон, передаю на ваши руки больного, которого ни мне, ни вам не исцелить. Пойдемте взглянуть на него.

Два доктора вошли в комнату больного. Мистер Дигби хотя был очень слаб, но в здравом рассудке, и весьма вежливо кивнул головою.

– Мне очень совестно, что я наделал столько беспокойств, сказал он.

Гомеопат отвел в сторону Гэлен. Аллопат сел подле кровати больного, сделал несколько вопросов, пощупал пульс и взглянул на язык. Во все это время взоры Гэлен устремлены были на незнакомого доктора. её щоки покрылись ярким румянцем, глаза засверкали, когда незнакомец, встав со стула, звучным и приятным голосом сказал, что больному нужно дать чаю.

– Чаю! проревел гомеопат:– помилуйте, это неслыханное варварство!

– Значит ему лучше, сэр? робко спросила Гэлен, прильнув к аллопату.