Мой русский любовник

— Конечно идем.

Мы провели в музее много времени, Эва надолго застывала перед картинами Модильяни.

— А знаешь, его женщины — все такие грустные, совсем как ты и я…

— Да разве мы с тобой грустные? — удивилась я. — Все время хихикаем.

— Ну, какое это веселье! — мгновенно отбила мячик Эва.

Проходя мимо кафе «У матушки Катарины», я потянула Эву присесть за столик на улице, выпить чего-нибудь.

— Жаль время тратить, — возразила она.

— Торопишься, как те казаки.

— Какие казаки? — удивленно спросила она.

Я рассмеялась.

— После тысяча восемьсот четырнадцатого года это было любимое место русских. Они садились тут и, стукнув кулаком по столу, кричали: «Быстро, быстро!» Отсюда и название «Бистро»…

— Тебе, наверное, Саша об этом рассказал?

— Да это известный анекдот.

— Значит, анекдот?

— Теперь уже из серии исторических анекдотов.

Потом спускались вниз к площади Бланш. Вышли на Пляс Пигаль, покрутились немного там и побрели по улице Фрошо к улице Виктора Массе. Эва остановилась перед кованой решеткой, окружавшей старинные виллы. Заглядывала через решетку, совсем как любопытная маленькая девочка.

— Мы не можем туда пройти, да? — спросила дочь разочарованно.

— Это — частная улочка, видишь тот красный знак?

— Частная улица! Это что-то.

После полудня мы договорились пообедать с Катей в ресторане на площади Сен-Мишель, куда я частенько приходила со студентами. Это здесь я увидела возле фонтана одиноко стоявшего Александра и, кажется, впервые поняла, насколько он близок мне. И с тех пор мое тело завладело мной, диктуя свои права!

Катя, как обычно, опоздала, но, как только появилась, сразу взяла все в свои руки. Она выбирала закуски из меню, заказывала вино. До нее долго не доходило, что Эва не ест никаких мясных блюд.

— Так, может, закажем для нее улитки или моллюсков?

— Но ведь это тоже мясо.

— Да что это за мясо! — возмутилась Катя. — А рыбу? И рыбу нельзя? Чем же ты питаешься, девушка? Не иначе как духом святым. Оно и видно!

В конце концов она отыскала для Эвы горячее, которое ее удовлетворило: крем-суп из спаржи и брокколи с запеченным картофелем. Для себя я заказала эскалоп из телятины. Боялась, что Эву это расстроит, но, к счастью, она не была столь ортодоксальна, как Гжегож, который даже яиц не ел, считая их символом жизни.

Катя допытывалась, что Эве понравилось в Париже больше всего.

— Сам Париж, — ответила та. — Царящая здесь атмосфера. Это больше чем просто красивый город. Париж — святыня, на которую готов молиться даже неверующий.

Катя только покрутила головой:

— Ваша дочка — настоящий поэт.

И не ошиблась. Эва еще до выпускного написала несколько стихотворений. Очень красивых, по моему мнению. Их напечатал молодежный журнал.

Даже не эротика Что-то присело на краешек рта. Бабочка? Примостилось в ямке у кончика губ. Дуновенье какое-то? Нежно контур обрисовало Перышком ангела? А потом вторглось в меня с неведомой Сладостной силой, Вмиг все путы сорвав. Ты не скажешь мне, что это было, Милый.

Контурная карта твоего лица Мне так бы хотелось… Хотелось бы изучить географию По контурной карте твоего лица Заглянуть в серо-небесную бездну глаз Увидеть безмятежную голубизну и темные тучи Беспокойных мыслей Смело взобраться на верхотуру носа А потом Мягко скатиться на луга из веснушек С опаской исследовать лабиринты ушей (ты не представляешь, какой я трусохвостик) Проверяя, не затерялась ли там золотая крупица Моей счастливой судьбы Вот только к пропасти рта Приближаться нельзя

Чего я не люблю Не люблю прописей, грамматик-математик — подрезают мне крылья. Не люблю запретов, наказов-приказов — подрезают мою свободу. Ненавижу хамство, подлость и пустопорожнюю болтовню. И тебя не люблю, когда ты так смотришь сощурив глаза.

Редактор рубрики «Малый Парнас» в молодежном журнале во вступлении написал, что автор — ученица одного из лицеев и это — ее первые пробы пера. «Мои стихи — непритязательная запись чувств, — говорила Эва о себе. — Красота в описании переживаний — это неискренне и неправильно. Мои стихи пока еще очень детские». И снова редактор: «По сравнению с приземленностью современных любовных отношений насколько же деликатны, естественны и одновременно впечатляющи реалии эротического ритуала в стихах Эвы. И сколько же в них при этом правды! Яркого, поэтического самовыражения! Быть может, в нашей любовной лирике наконец-то появился новый и давно ожидаемый талант?»

Я читала это в легком недоумении: любовная лирика и она, моя Эва? К кому эти стихи были обращены? С мыслью о ком она их писала? И кем был этот кто-то, с кем она хотела найти «золотую крупицу счастливой судьбы»?

Неудивительно, что мне ничего не было известно о ее переживаниях и мечтах. Она не делилась ими со мной. Я была лишена эротического воображения, и то, что оно есть у моей дочери, наполняло меня страхом. Потом я исподволь наблюдала за ней. Она, разумеется, не догадывалась, что мне стала известна ее тайна. Ни спросить, продолжает ли она писать стихи, ни поощрить ее я не могла. Это не укладывалось в рамки наших взаимоотношений. Кажется, именно тогда до меня окончательно дошло, какой плохой матерью я была. Не сумела ни предостеречь свою дочь, ни защитить, ни передать ей крупицу своего опыта. И своих разочарований. Почему-то пребывая в убеждении, что она должна пройти через все сама, а мне знать об этом ни к чему.

Я так никогда и не узнала, кто был адресатом тех стихов. Что, если им был Гжегож? Не знала я и того, как прошло знакомство моей одухотворенной дочери с реальным сексом. И что она сумела в себе сохранить из тех эротических впечатлений, о которых писала… Вполне возможно, что от них ничего не осталось. Это слишком раннее материнство, многочисленные роды. Бесформенное, неподвластное ей тело, разрываемое нечеловеческой болью, и кровь, кровь… окружавшие ее чужие, равнодушные люди в белых халатах. И она — обнаженная, с широко раздвинутыми ногами… У ее ангелочка должно было выпасть перо из пухлой ручки. Поэтесса замолкла.

Александр отчасти был прав. Я была в обиде на весь мир за то, что он отнял у меня мою крошку. Что сломал ее, как куклу.

Выпив по чашке кофе, мы переместились в кафе неподалеку и сели за столик под зонтиком на улице. Было теплое послеполуденное время, совсем как в середине лета. Прохожие скидывали пиджаки, жакеты, мелькали платья с короткими рукавами. Но все-таки наступила осень — она ощущалась в воздухе.

— Эве хотелось бы пойти в кабаре, — обратилась я к Кате. — Может, вместе сходите, а мои усталые кости отдохнут?