Мой труп
Шрифт:
«Вы с ним все время говорите о театре…»
«Разве не в этом твоя работа? После господина Анри Андрея заметили».
Я потянула из сумки распечатки статей. Я успела прочесть шесть рецензий на «Эвридику». Кто-то ругал постановку, кто-то критиковал режиссуру Стаса, кто-то поверхностного Ануя, все сходились в одном - в Смерти. Г-н Анри заставил поверить их всех - только смерть настоящий друг.
Они поверили в это! Статьи пестрели высказываниями великих и высоколобыми отступлениями о невыносимости человеческой жизни, о неоцененности
Вдруг.
Вспышкой. Землетрясением.
Я поверила!
Я могла не верить Оле, Жене, себе, но не рецензии Анненкова. Анненков - мэтр! Игнатий ставил его нам в пример.
«…позволю себе смелую мысль, - писал Анненков.
– Чтобы заставить всех нас, сидящих в зале, привязанных к мелочным радостям своего бытия, поверить в существованье такой - добрейшей и милосерднейшей Смерти, заставить нас полюбить ее, почти возжелать встречи с ней, нужно знать ее лично…»
Мои ладони заледенели, и я поверила им - они знали, о чем он писал! Читая исследования о самоубийстве, я всегда могла отличить автора, который пишет о смерти как теоретик, от того, кто хоть раз видел, как открылась та дверь… Что Андрей знал о смерти? Что знал о ней Стас?
Я сделала это, Игнатий Валерьевич!
Я сделала г-на Анри. Роль г-на Анри сделала Андрея. Я сделала Андрея…
Они рванули из всех щелей - обрывки разговоров о ролях, мотивациях, сквозных действиях, всем том, что давно проходило для меня под безжизненным грифом «ни о чем».
«Ведь Турбин умирает по-глупому?»
«Да. И все-таки нет. Сейчас я объясню тебе…»
«Как думаешь, женщина может полюбить мужчину, только когда он умрет? Дали сценарий. По-моему, слишком натянуто. Так не бывает».
«Еще как бывает! Клянусь, Андрей, если ты умрешь, я тебя полюблю. Сейчас объясню тебе…»
Мы действительно были идеальной парой. У нас были идеальные отношения - актера и критика. Андрей звонил мне, потому что мог часами говорить со мной о ролях, а я говорила с ним, потому что лишь с ним могла говорить о Театре. Вот - наша любовь!
Такая похожая по всем симптомам на иную - земную. То же безумие. Та же жажда отдать все и вся. Тот же захлебывающийся восторг… Я заразила его. Стала необходимой. И все заметили это: необходимость, безумие. Ставшая легендой история о порожденном мной г-не Анри и породила в их театре миф о нашей любви с Андреем. Они просто не знали, как зовут нашу любовь!
«Он и театр не особо любил, пока не встретил тебя…»
«Он любил не меня!
– наверно, ни одна женщина от сотворения мира не приходила в такой экстаз, осознав: - Он не любил меня!»
Я высыпала на пол распечатки статей, отыскивая киностраницу. Мне нужна была дата - точная дата! Когда Трыкин позвал Андрея на роль? Зимой? В декабре?
«…Трыкин позвонил Фирстову в семь утра: «Я был вчера на «Эвридике». Я пять лет ищу человека, способного сыграть Смерть. Я нашел вас».
«А ты знаешь, что я люблю тебя?»
Знаю, Андрей. Я даже знаю, за что ты любил меня в то зимнее утро!
–
Оля! Оля!– Я не могла больше ждать - я должна была знать! Я побежала в коридор, вцепилась в дверную ручку.
– Как ты? Ты долго?!
Дверь открылась.
Олино лицо сползло вбок, глаза растеклись по щекам. Первый раз за четырнадцать лет я увидела ее настоящие губы. Тонкие, бледные.
– Что тебе?
– Оля разняла их с трудом.
– Больше Андрей ничего обо мне не сказал?
– Саня… - попросила Оля.
– Не думала я, что ты так… Он на тебе, правда, тоже зациклен.
– Она обессилено прислонилась затылком к стене, и я поймала себя на том, что не узнаю ее без звездного грима. Незнакомый, чужой человек.
– Сказал… он такой же эгоист, как и мы, и звонит тебе поговорить о работе. А ты на грани… Он и Яну то же вещал. Он далеко, а мы тут. Мы должны все бросить и спасать тебя. Ян потому ему таблетку и дал, чтоб он наконец успокоился и развеселился.
– Но ты сказала, что он расстроился из-за меня и Доброхотова!
– Да. Из-за того, что не успел поговорить с тобой. Очень расстроился. Он все время стучал к тебе… Я пошла на балкон, а он опять к тебе побежал. Он почему-то решил, что ты там умираешь, заперлась и перерезала вены. Говорит, вот, мы сидим с тобой, пьем, а ее, быть может, завтра мертвой найдут…
– А как же кольцо?
– Да… было кольцо… В том же контексте. Он кольцо купил тебе. В церкви. Вроде защиты… Говорит, вот не успел ей отдать, а она…
– Но почему он решил вдруг?
– Какое тут вдруг? Ты все время о самоубийстве… Ты ему что-то сказала.
– Когда?
– Я не знаю…
– В антракте?
– Сань, я не знала, что ты на нем так… - Оля апатично сняла комочек с размокшей ресницы, медленно растерла меж пальцев.
– А знаешь, если ты поспешишь, он на тебе, пожалуй, и женится. Кто еще с ним так будет возиться?
– Конечно, в антракте!
В антракте я повела Инну за кулисы к Андрею - она хотела записать с ним интервью.
«И как тебе сегодня спектакль?» - спросил он, пока ставили камеру.
«Ты - лучшая в мире смерть. Смотрю на тебя, и хочется умереть…»
«Перестань».
«Нет. Что-то закончилось во мне. Я и замок поставила в спальне…»
«И от кого ты поставила этот замок?– не понял меня друг Костя.
– Если ты хочешь спокойно спать по ночам, не приглашай ночью гостей».
И был прав, как всегда. И не прав, как всегда. Я сделала это не для того, чтобы спать по ночам, а для того, чтоб однажды ночью «средь шумного бала» забиться в щель и умереть без помех.
Андрей понял меня с полуслова:
«Перестань! Ты не можешь запереться и умереть. А как же я? Кому ты отдашь меня?»
«Думаю, ты найдешь, кому отдаться…» - отбила я шутку.
Я так часто говорила о самоубийстве, что все привыкли. Все - не исключая меня. Все, не исключая меня, привыкли пропускать мои слова мимо ушей, не придавая им значения. Все, кроме Андрея.
После того разговора он послал мне сообщение:
«Когда ты приедешь домой, нам нужно поговорить. Не отдавай меня никому!».