Мой Тургенев
Шрифт:
Иван Сергеевич шутками отвечал на увещания матери, но когда дело дошло до женитьбы, он громко расхохотался:
– Ну уж это, maman, извини – и не жди – не женюсь! Скорей твоя спасская церковь на своих двух крестах трепака запляшет, чем я женюсь».
Как видим, уже в 24 года чувствовал Иван Сергеевич свое литературное призвание и переубедить его было невозможно. Кроме того. он решительно не собирался губить свой талант и попусту растрачивать душевные силы на семейную жизнь.
Вернувшись в Петербург, по настоянию матери Тургенев все-таки поступил на государственную службу в министерство внутренних дел. Он попал под начальство известного этнографа В. Даля. Такой выбор не был случайным. Деятельность этого министерства,
Как-то Тургенев навестил Белинского, и с этого началось их знакомство и дружба. В это время в великосветском обществе ходили слухи о неистовом Виссарионе «что и наружность его самая ужасная; что это какой-то циник, бульдог, призренный Надеждиным с целью травить им своих врагов».
Белинский жил на даче в Лесном, а Тургенев – в Парголове, и он до самой осени почти каждый день посещал Белинского. «Я полюбил его искренно и глубоко; он благоволил ко мне», – писал Тургенев, хотя и здесь как во всем проявляется его скромность, ведь Белинский не раз говорил о самых теплых чувствах по отношению к Тургеневу. Белинский не только высоко ценил ум, «голову Тургенева», он искренне, со всем пылом, свойственным его страстной душе, полюбил юного Тургенева и писал ему: «… все любят Вас, я больше всех».
Наружность Белинского Тургенев описывал так: «Известный литографический, едва ли не единственный портрет его дает о нем понятие неверное. Срисовывая его черты, художник почел за долг воспарить духом и украсить природу, и потому придал всей голове какое-то повелительно-вдохновенное выражение, какой-то военный, чуть не генеральский поворот… что вовсе не соответствовало действительности… Это был человек среднего роста, на первый взгляд довольно некрасивый и даже нескладный, худощавый, с впалой грудью и понурой головой. Одна лопатка заметно выдавалась больше другой. Всякого, даже не медика, немедленно поражали в нем все главные признаки чахотки… Лицо он имел небольшое, бледно-красноватое, нос неправильный, как бы приплюснутый, рот слегка искривленный, особенно когда раскрывался, маленькие, частые зубы; густые белокурые волосы падали клоком на белый, прекрасный, хоть и низкий лоб».
Поразили Тургенева глаза Белинского: «Я не видал глаз более прелестных, чем у Белинского. Голубые, с золотыми искорками в глубине зрачков, эти глаза, в обычное время полузакрытые ресницами, расширялись и сверкали в минуты воодушевления; в минуты веселости взгляд их принимал пленительное выражение приветливой доброты и беспечного счастья».
И еще об облике Белинского: «Кто видел его только на улице, когда в теплом картузе, старой енотовой шубенке и стоптанных калошах, он, торопливо и неровной походкой, пробирался вдоль стен и с пугливой суровостью, свойственной нервическим людям, озирался вокруг – тот не мог составить себе верного о нем понятия, и я до некоторой степени понимаю восклицание одного провинциала, которому его указали: «я только в лесу таких волков видывал, и то травленых!» Между чужими людьми, на улице, Белинский легко робел и терялся…
Белинский был, что у нас редко, действительно страстный и действительно искренний человек, способный к увлечению беззаветному, но исключительно преданный правде, раздражительный, но не самолюбивый, умевший любить и ненавидеть бескорыстно. Люди, которые, судя о нем наобум, приходили в негодование от его «наглости», возмущались его «грубостью», писали на него доносы, распространяли про него клеветы – эти люди, вероятно, удивились бы, если б узнали, что у этого циника душа была целомудренная до стыдливости, мягкая до нежности, честная до рыцарства; что вел он жизнь чуть не монашескую, что вино
не касалось его губ. В этом последнем отношении он не походил на тогдашних москвичей».Знакомство Тургенева с Белинским переросло в крепкую дружбу. «На меня действовали только энтузиастические натуры, – вспоминал Тургенев. – Белинский принадлежал к их числу». Белинский о Тургеневе: «Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседы и споры с ним отводили мне душу… Отрадно встретить человека, самобытное и характерное мнение которого, сшибаясь с твоим, извлекает искры. У Тургенева много юмору. Я, кажется, уже писал тебе, что раз, в споре против меня за немцев, он сказал мне: да что ваш русский человек, который не только шапку, но и мозг-то свой носит набекрень! Вообще Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность».
Сначала они обсуждали общечеловеческие «философские вопросы о значении жизни, об отношениях людей друг к другу и к божеству, о происхождении мира, о бессмертии души». Во всех этих вопросах Тургенев был для Белинского интереснейшим собеседником, ведь он обучался немецкой философии в Берлинском университете и вышел из кружка Станкевича. Белинский же, не зная толком ни одного иностранного языка, однако умел схватывать суть той или иной философской системы и затем развивать её, опираясь на свой талант и духовную одаренность.
Они могли говорить таким образом часа два или три, затем Тургенев чувствовал, что ослабевал и начинал думать о прогулке, об обеде. «Сама жена Белинского, – вспоминал Тургенев, – умоляла и мужа и меня хотя немножко погодить, хотя на время прервать эти прения, напоминала ему предписания врача… но с Белинским сладить было нелегко. «Мы не решили еще вопроса о существовании Бога, – сказал он мне однажды с горьким упреком, – а вы хотите есть!..» И «не пришло бы в голову смеяться тому, кто сам бы слышал, как Белинский произнес эти слова; и если, при воспоминании об этой правдивости, об этой небоязни смешного, улыбка может прийти на уста, то разве улыбка умиления и удивления».
Позднее, закончив размышления о душе и Боге, друзья обратились к обсуждению насущных российских проблем. Кто же прав, славянофилы или западники в вопросе об исторической будущности России? Тургенев говорил, что Белинский «был западником не потому только, что признавал превосходство западной науки, западного искусства, западного общественного строя, но и потому, что был глубоко убежден в необходимости восприятия Россией всего выработанного Западом – для развития собственных её сил… Он верил, что нам нет другого спасения, как идти по пути, указанному нам Петром Великим, на которого славянофилы бросали тогда свои отборнейшие перуны». Но в то же время он уточнял: «Принимать результаты западной жизни, применять их к нашей» можно, только «соображаясь с особенностями породы, истории, климата». Белинский был вполне русский человек, даже патриот… благо родины, её величие, её слава возбуждали в его сердце глубокие и сильные отзывы. Да, Белинский любил Россию; но он также пламенно любил просвещение и свободу: соединить в одно эти высшие для него интересы – вот в чем состоял весь смысл его деятельности, вот к чему он стремился».
В лице Белинского Тургенев встретил человека, наконец-то, разрешившего его долгие сомнения. Выдающийся критик и мыслитель снимал крайности одностороннего западничества и кабинетного славянофильства. В его мировоззрении Тургенев нашел тот цельный идеал, к которому стремился сам. Вот почему общение с Белинским Тургенев считал выдающимся событием в своей жизни и память о нем, как о друге и наставнике, хранил всю жизнь.
Очень быстро привязавшись к Ивану Сергеевичу, в дни, когда тот уезжал, Белинский жаловался, что чувствует себя совсем осиротевшим. «Когда Вы сбирались в путь, – писал он ему однажды, – я знал вперед, чего лишаюсь в Вас, но когда Вы уехали, я увидел, что потерял в Вас больше, нежели сколько думал, и что Ваши набеги на мою квартиру за час перед обедом или часа на два после обеда, в ожидании начала театра, были одно, что давало мне жизнь».