Мой враг

Вадим останавливается и тяжело вздыхает. Я вижу, как трудно ему даются эти воспоминания… Теперь я точно не сомневаюсь, что он любил Веру. Невозможно обычному человеку играть так правдоподобно…

– Она позвонила мне через три дня. Говорила неадекватные вещи, что бабушка считает, что я ее обманываю и не люблю, что она послушалась и убила нашего ребенка, тут же просила прощения и говорила, что теперь мы не можем быть вместе. Я ничего не понимал, не знал, правда ли то, что она говорит, я только чувствовал, что с ней происходит что-то плохое, и безумно хотел увидеть ее и поговорить с ней с глазу на глаз. Она согласилась. Мы условились встретиться в нашей квартире. Но когда я приехал, она уже…

По моему лицу покатились слезы, и я видела, что слезы стоят и в его глазах…

– Но кто-то помог ей выпрыгнуть из окна? Я не верю, что она сделала это сама! – произношу я дрожащим голосом, заново переживая тот ужас, что чувствовала, когда мне сообщили о ее смерти четыре года назад.

– Вскрытие показало, что она была в наркотическом опьянении и что она действительно недавно сделала аборт, – отрешенно отвечает он. – Я могу показать тебе документы, которые у меня остались по тому делу. Я очень хотел найти виновного, но у меня ничего не получилось.

Смотрю на него и не вижу его. Я четыре года ненавидела человека, который любил Веру не меньше меня и который тоже пытался узнать правду.

Кладу руку ему на плечо:

– Прости за то, что я сделала.

Вадим смотрит в мои заполненные слезами глаза и вытирает мокрую щеку.

– Когда ты плачешь и твои глаза не горят дьявольским огнем, ты очень напоминаешь ее… Но, к сожалению, для меня ты не она, а только сестра, внешне напоминающая Веру…

Замечаю в его глазах такую нежность, какой никогда не видела, но я знаю, что она предназначена моей сестре. Начинаю усердно моргать, чтобы остановить новую волну слез.

– Из всего случившегося со мной я понял одно: если ты любишь человека, то должен дорожить каждым мгновением, что проводишь с ним. Жизнь так хрупка и может разбиться в любой момент, и отобрать у тебя его. Запомни это на всю жизнь, Вероника…

В первый раз за долгое время мне не захотелось завопить, чтобы меня не называли полным именем. Из его уст оно звучало особенно. Он словно обращался к ней и ко мне одновременно.

Киваю и вспоминаю о Максе. Можно отнести его высказывание к нашей с ним истории? Тут же вспоминаю его слова, сказанные мне на прощание, и решаю, что это не про нас.

– Я могу уйти? – выдавливаю, чувствуя, что мне нужно срочно домой, прояснить для себя некоторые важные вещи.

– Да, я скажу, чтобы тебя отвезли…

Встаю с дивана, дохожу до двери и, обернувшись, еще раз извиняюсь.

– Прости меня…

Он ничего не отвечает, только грустно улыбается.

Направляюсь к машине и думаю о том, что нет хороших или плохих людей. Разделять так кого-то неправильно, поскольку даже у хороших людей есть свои слабости, а у плохих – широкие жесты. Да и как можно понять эту градацию? Все сугубо индивидуально. Плохой человек для одного может казаться хорошим, для другого – плохим, и наоборот. Судить нужно не человека, а его поступки…

Пока еду обратно, бесконечно прокручиваю слова Вадима. Я никак не могу выкинуть их из головы. Особенно те, где Вадим пересказывал последние слова Веры, что бабушка считает, что он ее обманывает, не любит, что она послушалась и убила их ребенка, что они не могут быть вместе. Это совсем не состыковывается с информацией, что была у меня. Размышляя над этим, я прихожу к выводу, что когда Вера рассказала о том, что переезжает к женатому мужчине, ее стали настраивать против него и принудили сделать аборт (я была уверена, что она подверглась жесткому давлению, иначе бы она не сделала этого), это было дело рук старой грымзы. Только она могла так бессердечно поступить со своей внучкой.

Вхожу в квартиру с непреодолимым желанием заставить ее признаться во всем. Она выходит в коридор, и я прямо с порога заявляю в лоб:

– Вас не мучает совесть за то, как вы обошлись с Верой?

Бабка окатывает меня холодным взглядом и спокойно произносит:

– Нет.

– Вы гораздо хуже, чем я даже думала! Я понимаю, мы всегда были для вас чужими, но чтоб так жестоко поступить с ней…

Я измотана эмоциями сегодняшнего дня, но мужественно сдерживаю слезы. Я и так последнее время только и делаю, что проливаю их.

– Я не сделала ничего плохого ни тебе, ни тем более Вере! – чеканя каждое слово, отвечает она. Ее взгляд по-прежнему не выражает никаких эмоций.

Не верю ей.

– Вы стали настраивать ее против Вадима, заставили ее сделать аборт! – срываюсь, не в силах больше держать это внутри.

– Я была против Вадима, он был старше ее на четырнадцать лет, но я не настраивала ее против него, а про беременность я услышала только тогда, когда Вера вернулась и корила себя за то, что сделала!

Впиваюсь взглядом в ее лицо, пытаясь увидеть в нем что-нибудь, что уличило бы во лжи. Но оно, сбросив холодную маску, пугает меня своими появившимися чувствами. Я вижу, как дрожат тонкие губы и как блестят глаза от слез, наполнивших их.

От мысли, пришедшей в голову, я холодею. Я не в состоянии поверить, что моя родная бабушка могла такое сделать с моей сестрой. Внезапно мне становится так плохо и так больно, что ощущаю, что мне не хватает воздуха, и что если я сейчас же не проясню ситуацию, то просто не выдержу. Единственный способ это сделать – устроить им очную ставку.

Вытаскиваю телефон и захожу в мессенджер. Руки не слушаются меня и предательски дрожат. Наконец получается справиться, и я напряженно жду соединения.

Экран оживает, и я вижу родное лицо бабушки. Пытаюсь улыбнуться, но у меня не получается. Губы не слушаются меня.

Начинаю говорить и не сразу узнаю свой голос:

– Ты заставила Веру сделать аборт?

Пристально смотрю на экран, чтобы заметить все, каждую эмоцию на ее лице, но мне не приходится даже гадать – по тому, как она пугается услышанного вопроса, я понимаю, что это правда.

Слезы заполняют глаза, сердце – разочарование и боль. Я столько лет винила в смерти Веры Вадима, ненавидела его и не знала, что главной виновницей несчастий сестры была именно наша бабушка…

– Он был женат… Это был единственный выход… – лопочет она испуганным голосом, пытаясь оправдаться. – Он не собирался разводиться…

– Ты косвенно причастна к ее смерти… – обвиняю я ее и, больше не в силах обсуждать это, отсоединяюсь.

Не поднимая глаз на другую бабушку, слышавшую этот разговор, отправляюсь в ванную, ощущая, что сегодня все стало только еще хуже. Моя жизнь, моя семья – все в буквальном смысле разрушилось, как карточный домик. Я не знаю, как теперь мне возвращаться домой и вообще жить дальше.