Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
– Дорогой Михаил Александрович! Мы привезли вам подарок к вашему юбилею и с волнением ждем вашего слова.
Неторопливо поднимался Шолохов, бросив короткий взгляд на Бондарчука.
– Я и сам понимаю, что молчание затянулось. Но вы тоже должны понять: надо подумать, пережить все как бы заново. А это нелегко дается. Сразу скажу: фильм получился. Хороший фильм. Блистательная игра актеров. Задача заключалась в том, чтобы показать солдат. Эту задачу все вы выполнили. От вашего вдохновения все зависело. И если ветераны войны фильм примут, а я думаю, что примут, если бывшие солдаты поверят в ту правду, ради которой вы столько положили сил, значит, задача выполнена.
Я лихорадочно записывал, опасаясь, что все это драгоценное окажется утраченным.
Шолохов говорил медленно, словно не хватало ему дыхания. Все мы видели, что первое слово нелегко ему дается. Но слово было сказано: хороший фильм, остальное уже пошло полегче. Бондарчук, Тихонов, Лапиков, композитор Овчинников, главный оператор, второй режиссер, директор картины, секретарь
– Я до сих пор нахожусь под обаянием этой встречи. О ней только и можно сказать: грандиозно, непостижимо.
Владимиру Федорову в дарственной надписи на книге «Наш Шолохов» он написал: «Владимир Федоров, дорогой. Я лишь один из авторов этой книги. Но и Вы, и я в эти дни были с Шолоховым в Вешках, а это на всю жизнь. В мае Вам – пятьдесят. По-моему, лучшего подарка, чем эта встреча с Шолоховым – личная встреча, – Вам к пятидесятилетию и не нужно. Любящий А. Калинин».
Действительно, встреча эта была яркая: Шолохов смотрел на Бондарчука и его друзей и любовался ими, а они в свою очередь, да и все мы собравшиеся, любовались могучей красотой, духовной силой, неистребимым юмором этого великого сына русского народа. Поистине незабываемая встреча.
Только одно замечание позволил себе Михаил Александрович: попросил усилить роль полковника в конце фильма. Это не будет стоить больших затрат постановщикам фильма, зато перекинет мостик для продолжения его. Против этого возражал Анатолий Калинин: фильм абсолютно хороший, тут ничего, как говорится, ни убавить, ни прибавить, иногда можно о чем-то умолчать, такое умолчание добавляет какой-то нюанс, какой-то подтекст. Да, ответил Шолохов, и он иногда стоит за умолчание, за нюанс, за подтекст, если это нужно для художественного произведения, но не все же читатели могут разобраться в нюансах и подтекстах. Дело авторов фильма обсудить его предложение. Это ведь плод коллективного труда, имеет же он право высказываться. Роль полковника ему нужна для последующего развития событий. А события принимают такой оборот, что все его герои оказываются участниками Сталинградской битвы.
Шолохов в тот вечер много говорил об участниках и постановщиках фильма, выделяя в каждом то особенное, индивидуальное, что они привнесли в создание фильма. Бондарчук, сказал Шолохов, создал прекрасный оркестр, которым очень хорошо дирижировал. И если речь заходит о фильме, то он, автор романа, всего лишь первая скрипка. А первая скрипка так и останется первой скрипкой, заменить оркестр она не сможет. Он в кинематографе – за оркестр, поэтому этот фильм принадлежит Бондарчуку, а не ему. У Бондарчука свое художественное видение, он по-своему распорядился материалом, который предоставил ему автор. Правильно заметили, что в фильме действуют только солдаты, многие погибают, старшина становится командиром полка. В последующем развитии событий будут действовать и генералы и другие действующие лица. А сейчас только солдаты. И пусть упрекают за это автора романа, а не авторов фильма. Таков его замысел. В дальнейшем будет развертываться все по-иному. Надо торопиться. Вам нельзя стариться, говорил Шолохов. А то что ж будем с вами делать, если вот Шукшин умер, а обаятельный Тихонов станет седым стариком. А ведь в романе будет и любовь, так что надо вам оставаться молодыми. Помните, Стрельцов испытывает любовные терзания в первой книге? Так вот, его жена сломится во время немецкой оккупации, станет немецкой содержанкой. Встретится с женой и Звягинцев. Это будет интересная встреча... Как будет обхаживать свою жену Звягинцев, каких слов ей не наговорит. Звягинцев простой парень. Не то что он политически вырос за это время, а как-то изменился, что-то в нем произошло. И тут, в новом фильме, возникнут большие возможности у режиссера и у актера. Не за горами конец работы над романом. Пока мне одному придется мучиться, а потом уж снова придется помучиться всему съемочному коллективу, а уж коллектив-то все преодолеет. Одно он может твердо сказать – продолжение романа будет. Вот, например, такая сценка: приехал немецкий генерал. Довели немца до слез во время эвакуации местного населения. А у вас неограниченные возможности – зрительно показать. Не хочется мне раскрывать, что будет в романе, не хочется Тихонову раскрывать, что у него будет с женой, но пусть готовится. Неумолимо течет время. Гагарин – уже история. Если уж у сынов виски седые, давайте торопиться. Его радует возросшая культура, глубокие рассуждения об истории, о культуре. «Вы острее нас, торопиться вам надо, время уходит. Нужны вторые два фильма, не потому, что мы будем выполнять социальный заказ, а потому, что продолжение будут ждать ветераны войны и молодежь». Шолохов призывает торопиться потому, что ему хочется выполнить долг перед своим народом: дать правду войны без прикрас.
Рассказывал Шолохов об отдельных эпизодах своего романа «Они сражались за Родину», о возникновении замысла, о новых героях, о генерале Лукине, послужившем прототипом генерала Стрельцова, об одном «ухажеристом парне», брат которого перехватывал письма с целью оградить его от «шлюх», дескать,
как брат, он должен следить за нравственностью своего брата, говорил о том, что писатель должен ставить перед собой большие задачи своего времени, только тогда он будет крупным художником, а его книги надолго останутся в сердцах читателей разных поколений.– Все вы, конечно, знаете, что художник творит в соответствии со своим знанием жизни, со своим творческим замыслом, с той задачей, которую он поставил перед собой. А нам же подчас предъявляются неприемлемые требования, хотя вроде бы и исходящие из верных предпосылок. Ну, скажем, такой пример. Молодой парень попал в Сталинград и в тот же день остался без руки. Я спрашиваю: в какой дивизии-то был? Не знает дивизии, не знает полка, батальона, роты. И командиров не знает. Вот он и говорит: что это у тебя, Шолохов, воюют, воюют, а все живы. И Лопахин, и Стрельцов, и Звягинцев. Что это за война? У нас так: раз – и нету. Что ж, с точки зрения солдата, испытавшего лиха, как тот парень, может, есть в том доля правды. Но при этом не понимают другого: а если я побью всех сразу, о чем писать? Нет, я не думаю терять героев, так что имейте в виду, – лукаво посмотрел Шолохов на режиссеров и артистов, – вы должны жить и будете жить. Нельзя в угоду сиюминутной правде уничтожить тех, ради кого создается произведение и чья жизнь может научить многих и многих. Как нельзя в угоду досужим критикам быть всеведущим и всезнающим. Когда я писал «Поднятую целину», мне говорили: позволь, ты рассказываешь о коллективизации, а где же кооперация? Или, помню, упрекали меня сотрудники конторы «Лектехсырье» за то, что не отразил я в романе самоотверженную их работу по сбору лектехнических трав. Таких претензий я принять не могу. Нельзя объять необъятное. У художника тоже ограниченные возможности, и всем потрафить он не в состоянии.
Николай Александрович Булавин, председательствующий на этой встрече, предоставил слово сыну М.А. Шолохова, Михаилу Михайловичу, который тепло и сердечно вспоминал о встречах с Василием Шукшиным, говорил о сердечности и простоте этого замечательного художника и человека. Некоторое время спустя снова заговорил Михаил Александрович, вспоминая Шукшина:
– Не пропустил он момент, когда народу захотелось сокровенного. И он рассказал о простом, негероическом, близком каждому так же просто, негромким голосом, очень доверительно. Отсюда взлет и тот широкий отклик, какой нашло творчество Шукшина в сердцах многих тысяч людей. А иные из нас, будь то крупный режиссер или писатель, боятся подчас: ах, как подумает о нас княгиня Марья Алексеевна или еще кто-то. В угоду мнению лишаемся какой-то важной художественной ценности, принципиальной детали, что делает образ неправдоподобным. Может, так и спокойнее, но настоящего произведения не создашь. У нас сегодня праздник. Как у хлеборобов праздник урожая. Поработал, попотел, потрудился – теперь пожинаешь плоды. Так все сделано или не так – это другой вопрос. Не может быть, чтобы о книге, о любом ином явлении искусства существовало одно мнение. Кто-то хвалит, кто-то высказывается явно критически – тут требовать единодушия нельзя. Для меня важно одно: если найдет этот фильм сочувствие и благой отклик в сердцах тех, кто воевал, мы будем считать, что наше дело сделано. Было бы не совсем верно говорить, что это поклон тем, кто погиб. Здесь есть, конечно, доля правды. Но это прежде всего поклон живым. Живым, которых уже остается очень мало. На днях получил я из Саратова, от ребят из промышленно-педагогического техникума, мою книгу, которую читал Гагарин, и копию его экзаменационной работы по ней. Это уже история, а ведь он учился по «Поднятой целине». И я подумал: вот еще одно подтверждение того, что стареем, что время не ждет. Давайте же торопиться, дорогие друзья!
В заключение вечера Шолохов еще раз поздравил весь коллектив, создавший фильм «Они сражались за Родину», с праздником свершения, с праздником сделанного, завершенного. Это великое дело, это чувство освобождения творческого. По всему было видно, что не очень-то хотелось расставаться Михаилу Александровичу с теми, кто за время работы над фильмом стал близким и дорогим, но всему приходит конец. Снявшись на память со съемочной группой, Шолохов уехал. Мы еще долго не расходились, вновь и вновь вспоминали то, что услышали и увидели в тот вечер. Прав Анатолий Калинин: грандиозно, непостижимо. А рассказанное здесь – только малая часть увиденного и услышанного».
Этот очерк был опубликован дважды: в книге «Родные судьбы». Издание второе, дополненное (М.: Современник, 1976) и в книге «Мятежная душа России» (М.: Советская Россия, 1986).
И, вспоминая, жалею о том, что не было записи этой встречи. Правда, напротив меня за столом сидел журналист из Ростова, специальный корреспондент «Литературной газеты», и записывал на магнитофоне, но эта запись так и не появилась в печати.
И еще жалею, что не поддался уговорам А.В. Калинина, просто подталкивавшего меня к группе Бондарчука, которая расположилась перед фотографами с М.А. Шолоховым в центре.
– Идите, Виктор Васильевич, снимитесь на память. Такое, может, не повторится.
Но я заколебался. Вроде бы Шолохов при встрече узнал меня, остановился, протянул руку, а потом дружески обнял, и мы расцеловались; но он изъявил желание сфотографироваться с киношниками, думал я, буду непрошеным, неприглашенным. И что-то удержало меня от этого, а всего лишь несколько шагов отделяло от этой группы. Может, ждал приглашения от самого Михаила Александровича? Не знаю...