Мой жестокий и любимый

Она не заслуживает моей жалости. Если бы у стервы до сих пор было то, что она получила по рождению: влиятельная семья, богатый дом, перспективы на будущее – она бы не взглянула в мою сторону.

Ненавижу – хочется мне сказать. Но прошедшая ночь стёрла это дрянное чувство. На его смену пришла апатия. Всё-таки я получил то, что хотел. А теперь пришло время разбить её мечты и надежды, также как она изничтожила мои.

Поднимаюсь с дивана, потягиваюсь, мышцы ноют. Боже, как она на этом спит? Тут же сплошные комки под обивкой. Прощай здоровая спина, как говорится. Впрочем, её здоровье меня тоже не должно волновать.

В ванне я быстро залезаю в душ, в полдень он мне ледяным уже не кажется. Натягиваю брошенную одежду и иду на кухню за водой. На полу остатки нашего позднего ужина. Это я смахнул их сюда, когда усадил стерву на стол и трахнул без предварительной подготовки, потом, правда, унёс в спальню, но начали мы здесь.

Дрянь взяла упаковку, чтобы выкинуть, встала и отвернулась. Я схватил её за руку и развернул обратно. Усадил на стол, где она резво раздвинула ножки и приняла в себя.

Много раз мы так заканчивали наши ужины, да и завтраки. Много раз где-то там, в прошлой жизни.

Наклоняюсь, чтобы подобрать коробки из доставки и бросить в ведро.

В этой квартире всё просто, но аккуратно. Надо признать, дрянь умеет создавать уют из подручных средств. Чисто и скромно, и я даже не ожидал от Одинцовой такой самостоятельности в отсутствии домработницы и повара. Хотя готовить она всегда умела.

Долго стою у окна, смотря на ветки старой липы, за которыми ни черта не видно, размышляя, как поступить.

Эти её «а помнишь» просто довели меня, я ведь реально начал вспоминать.

Четырнадцатилетнюю пигалицу, которая весь вечер пялилась в смартфон и ковыряла вилкой в тарелке. Мне тогда только исполнилось восемнадцать и семейные ужины меня совсем не интересовали. Я, конечно, был вежлив с гостями семьи, но о чём мне было говорить с малолеткой? Она была похожа на страусёнка на длинных ножках, худая до рези в глазах, улыбалась широко, демонстрируя скобки на зубах, и краснела под взглядом собственных родителей, ища одобрения в каждом своём действии. Других отпрысков у Одинцовых не было, и всю свою энергию они направили на воспитание единственной дочери.

Однако эта самая малолетка через два года покорила моё сердце. Изменилась, расцвела, наполнилась женственностью, да и мозгов прибавилось, что уж там скрывать, у нас обоих. Я сам от себя обалдел, и от неё тоже. До её совершеннолетия гулял с ней за ручку, позабыл об остальных бабах и чувствовал себя самым счастливым на этой грёбанной планете. Мне никто не был нужен, только она. Мы строили планы на будущее, она поддерживала меня, когда свалил из универа и перевёлся в военное училище. Поддерживала, когда вся семья была против. Я думал, мы вместе навсегда, потому что знал, чего хочу, знал, что сделаю её счастливой, а она меня.

Но я даже не догадывался, что первое же испытание разделит нас.

Чёрт, покурить бы сейчас, но я начал отказываться от этой дряни. И от той, что по-прежнему спит в комнате, мне тоже надо отказаться раз и навсегда. Не хочу, чтобы моя жизнь превратилась в сюжет «Осеннего марафона». Я уйду и забуду этот адрес, а стерва будет знать, что даже качественным сексом ничего не вернёшь. Хотя она, конечно, сегодня очень старалась.

Уголок рта ползёт вверх в циничной усмешке.

Вот так мне и надо о ней думать, как о дряни, которая решила, что стоит ей раздвинуть ноги, так я забуду про её отвратительный во всех смыслах поступок.

Предателей не прощают.

Возвращаюсь в комнату, подхватываю ремень с пола, продеваю в петли джинсов и, пока застёгиваю, думаю, как поступить.

Разбудить или нет? Уйти по-английски? Или поговорить? В данной ситуации даже не знаю, что лучше. Её оба варианта ранят. И сегодня мне почему-то уже не так весело от этой мысли, как вчера. Чувствую себя каким-то подлецом. Хотя она сама виновата. Не я. Она. Своими руками всё разрушила.

Подхожу к дивану и сверлю затылок стервы пристальным взглядом.

– Эй, просыпайся.

Не реагирует. Всё-таки я сильно её умотал.

Кладу ей ладонь на спину и слегка встряхиваю. Стерва что-то бормочет. Я повторяю, только сильнее.

– Просыпайся, говорю.

– Гхм…

Она переворачивается и подтягивает съехавшую с обнажённой груди простыню. Голос у неё хриплый, до конца не проснулась.

– Доброе утро. Ты давно встал? – откашливается. – Прости, я после поздних смен всегда долго сплю.

– Думаю, не в смене тут дело, – хмыкаю, и стерва краснеет, понимая, куда клоню.

Смотрю, как румянец выскальзывает из-под простыни и ползёт вверх по груди и шее. Сглатываю, надеюсь, не слишком громко, и отворачиваюсь, чтобы схватить её вчерашнюю футболку со стула.

– Надень, – сухо приказываю, кидая тряпку на кровать.

Оборачиваюсь, когда шуршание за моей спиной прекращается.

Вот так лучше. Без лишних обнажённых сантиметров.

Дрянь окидывает меня взглядом, осознавая, что я то в отличие от неё полностью одет. Покусывая губы, спрашивает:

– Мы куда-то идём?

– Я иду. Ты не идёшь.

Моргает.

– Тебе пора уезжать?

– Технически я уеду вечером, но фактически мне у тебя делать нечего. Разве что ты настроена потрахаться на прощанье?

Грублю специально, желая вызвать определённую реакцию, и да… я её получаю.

Во взгляде дряни осознание того, что происходит. И боль…

Мне должно быть приятно, но на самом деле как-то не очень. Нет, утешать и разубеждать её не собираюсь, лишь думаю, что вариант с «уйти по-английски» всё-таки был бы более правильным.

– Ну, нет, так нет.

Выдаю самую гадкую из своих улыбок.

– Пока. До встречи говорить не буду. Потому что навряд ли она снова случится. Вариантов нечаянно столкнуться у нас не так уж много. Ты теперь здесь живёшь, а я не частый гость в Серпухове.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, но дрянь паникует.

– Арсений, погоди, я… я… думала. Я думала…

– Ну что ты думала? – снова разворачиваюсь. – Не о том, видимо, думала.

Прикладывает ладонь ко рту и снова убирает. Её взгляд мечется, как и мысли. Я практически вижу их хаотичный рой.