Моя Антония

На другой день после их отъезда Антония пришла к нам. Бабушка заметила, что она расстроена и озабочена.

– Что-нибудь случилось, Антония?
– спросила она с тревогой.

– Да, миссис Берден, я почти всю ночь не спала.

Она поколебалась, а потом рассказала, как странно вел себя перед отъездом мистер Каттер. Он сложил все серебро в корзину и спрятал ее у Антонии под кроватью, туда же засунул коробку с бумагами, предупредив, что им цены нет. Он взял с Антонии слово, что она никуда не уйдет на ночь в их отсутствие и не будет поздно возвращаться. Строго-настрого запретил приглашать кого-нибудь из подруг ночевать у нее. Сказал, что ей нечего бояться, ведь он недавно поставил на парадную дверь новый замок.

Каттер так настаивал на всех этих мелочах, что теперь Антонии было не по себе одной в доме. Ей не понравилось, как он то и дело появлялся у нее в кухне с новыми распоряжениями, как смотрел на нее.

– Боюсь, не задумал ли он опять какой-нибудь фокус, еще напугает меня.

Бабушка сразу заволновалась.

– Нечего там оставаться, раз ты тревожишься. Но уж коли дала слово, то бросать дом без присмотра тоже нельзя. Может, Джим не откажется переночевать у Каттеров, а ты приходи сюда. Я вздохну спокойно, если буду знать, что ты под моей крышей. А их старое серебро да его несчастные закладные и Джим постережет.

Антония радостно повернулась ко мне:

– Ты согласишься, Джим? Я тебе постель перестелю, устрою помягче. В комнате у меня прохладно и кровать под самым окном. Прошлой ночью я и открыть-то его боялась.

Я любил свою комнату, а дом Каттеров мне не нравился, но Тони казалась такой встревоженной, что я согласился. Впрочем, спалось мне там не хуже, чем дома, а когда утром я вернулся к себе. Тони уже приготовила для меня вкусный завтрак. После того, как мы помолились, Антония уселась за стол вместе с нами, совсем как в прежние дни в прерии.

Я уже в третий раз ночевал у Каттеров, когда меня вдруг что-то разбудило, мне послышалось, что открылась и снова затворилась дверь. Однако в доме стояла тишина, и я, по-видимому, тут же снова заснул.

Проснулся я оттого, что кто-то присел рядом со мной на край кровати. Я еще не вполне очнулся, но решил, что, кто бы это ни был, пусть себе уносит серебро Каттеров. Если я не пошевельнусь, он, быть может, найдет его и благополучно уберется. Я затаил дыхание и замер. На плечо мне осторожно легла чья-то рука, и я тут же почувствовал, как что-то волосатое и пахнущее одеколоном коснулось моего лица. Если бы в эту секунду комнату залил яркий электрический свет, я и тогда не смог бы отчетливей увидеть отвратительную бородатую рожу того, кто, как я сообразил, склонился надо мной. Я схватил его за бакенбарды, рванул их и что-то закричал. Рука, лежавшая у меня на плече, мгновенно стиснула мне горло. Каттер обезумел стоя надо мной, он одной рукой продолжал душить меня, а другой бил по лицу, шипя, давясь и изрыгая ругательства.

– Вот, значит, чем она занимается, когда меня нет! Ах ты паршивый щенок! Где она? Где? Под кровать спряталась, потаскуха? Знаю я твои фокусы! Сейчас до тебя доберусь! Вот только расправлюсь с этим крысенышем! Он от меня не уйдет!

Пока Каттер держал меня за горло, я ничего не мог сделать. Наконец мне удалось ухватить его за большой палец, и я начал отгибать его назад, Каттер не выдержал и с воплем отдернул руку. Одним прыжком я вскочил на ноги и повалил его на пол. Потом бросился к открытому окну, вышиб проволочную сетку и выскочил во двор.

И вот я, как бывает в кошмарных снах, несся по северной окраине Черного Ястреба в одной ночной рубашке. Прибежав домой, я залез внутрь через кухонное окно. Из носа и из разбитой губы текла кровь, но мне было так скверно, что я не стал смывать ее. Схватив с вешалки пальто и шаль, я повалился на кушетку в гостиной и, несмотря на сильную боль, тут же уснул.

Утром меня обнаружила бабушка. Я проснулся от ее испуганного восклицания. Еще бы - я был весь в синяках. Пока бабушка помогала мне перебраться в мою комнату, я успел взглянуть на себя в зеркало. Разбитая губа отвисла, как хобот. Нос напоминал большую синюю сливу, а один глаз совсем заплыл и отливал всеми цветами радуги. Бабушка хотела тотчас же послать за доктором, но я умолил ее не делать этого - наверно, я никогда ни о чем так не просил. Я уверил, что снесу любую боль, лишь бы никто меня не видел и не знал, что произошло. Я упросил ее не пускать ко мне в комнату даже дедушку. Видимо, она все поняла, хоть от слабости и стыда я не в силах был вдаваться в объяснения. Когда она сняла с меня ночную рубашку, на моих плечах и на груди оказались такие синяки, что бабушка разрыдалась. Все утро она провозилась со мной, обмывала раны, прикладывала примочки и смазывала арникой ушибы. Я слышал, как всхлипывала под дверью Антония, но велел бабушке отослать ее. Мне казалось, что я никогда больше не захочу ее видеть. Пожалуй, она была противна мне не меньше, чем Каттер. Ведь из-за нее я угодил в эту пакость. А бабушка все повторяла: какое счастье, что вместо Антонии Каттер нашел меня. Но я лежал, отвернув разбитое лицо к стене, и никакого счастья не испытывал. Мне нужно было только одно - чтобы бабушка никого ко мне не пускала. Ведь если кто-нибудь узнает о случившемся, разговоров хватит до конца моих дней. Я живо представлял себе, как разукрасят эту историю старики - завсегдатаи аптеки.

Пока бабушка старалась чем-то помочь мне, дед сходил на станцию и узнал, что Уик Каттер вернулся с востока вечерним скорым поездом, а в шесть утра снова отбыл на поезде, идущем в Денвер. Кассир рассказал, что физиономия у Каттера была заклеена пластырем, а левую руку он держал на перевязи. Вид у него был такой жалкий, что кассир спросил, не случилось ли с ним чего с тех пор, как они в последний раз виделись в десять часов вечера, а Каттер в ответ начал чертыхаться и пообещал добиться, чтобы кассира уволили за неучтивость.

В тот же день, пока я спал, Антония вместе с бабушкой пошла к Каттерам за своими вещами. Дом оказался запертым, им пришлось взломать окно, чтоб попасть в спальню Антонии. Там все было в ужасающем беспорядке. Платья Тони, выкинутые из шкафа, валялись на полу, разорванные и истоптанные. Моя одежда была в таком виде, что мне ее даже не показали; бабушка сожгла ее в плите у Каттеров.

Пока Антония укладывала пожитки и наводила в комнате порядок, кто-то начал отчаянно трезвонить в дверь. Это оказалась миссис Каттер: она не могла попасть в дом, так как ключа от нового замка у нее не было; голова ее тряслась от ярости.

– Я ей посоветовала взять себя в руки, не то, мол, вас удар хватит, рассказывала потом бабушка.

Бабушка не позволила ей встретиться с Антонией, а заставила сесть в гостиной и рассказала обо всем, что случилось ночью. Объяснила, что Антония напугана, хочет уехать домой, на ферму, и говорить с ней бесполезно, она все равно ничего не знает.

Потом начала рассказывать миссис Каттер. Накануне утром они с мужем вместе выехали из Омахи домой. В Уэйморе им предстояло провести несколько часов в ожидании поезда на Черный Ястреб. Пока они ждали, мистер Каттер отлучился в Уэйморский банк, где у него были дела, а миссис Каттер осталась на станции. Вернувшись, он сказал, что ему придется задержаться на ночь, она же может ехать домой. Он купил ей билет и посадил в поезд. Она заметила, что вместе с билетом он сунул ей в сумочку бумажку в двадцать долларов. Тут, добавила она, ей бы самое время заподозрить неладное, но она ничего дурного не подумала.

На маленьких полустанках никогда не объявляют, какой поезд куда следует, все сами это знают. Мистер Каттер показал билет кондуктору, устроил жену в вагоне, и поезд тронулся. Только ближе к ночи миссис Каттер обнаружила, что едет в Канзас-Сити, что билет у нее именно туда и, следовательно, Каттер обдумал все заранее. Кондуктор объяснил ей, что поезд на Черный Ястреб прибывает в Уэймор через двадцать минут после отхода канзасского. Она сразу смекнула, что ее муженек устроил все это, чтобы вернуться в Черный Ястреб без нее. Делать было нечего, пришлось ей ехать до Канзас-Сити и оттуда первым же поездом отправляться домой.

Каттер мог преспокойно приехать на день раньше жены, пусти он в ход куда более простые уловки. Мог, например, оставить ее в гостинице в Омахе, сказав, что ему нужно на денек-другой съездить в Чикаго. Но, очевидно, он не испытал бы подлинного наслаждения, если б ему не удалось уязвить ее как можно больнее.

– Он за это поплатится, миссис Берден, вот увидите!
– заверяла миссис Каттер, тряся лошадиной головой и вращая глазами.

Бабушка ответила, что не сомневается в этом.