Моя бабушка курит трубку (сборник)

И тогда нужно закрыть тайное место и забросать его грязной, противно пахнущей землей, а потом уйти к кольцу трамвайных путей, которое описывает дугу, положить КЕРЬ на одну из железных линий и дождаться трамвая.

И когда трамвай беспощадно промчится и поедет дальше, согласно маршруту следования, указанному на прямоугольных досках и номере, надо поднять горячую пластину и уйти в неизвестном направлении, слушая жалобную ноту, которую пластина будет издавать. Но так можно поступить только, если услышишь плач старика. А если плач не будет слышен, то Создатель прольет с неба хляби небесные. И помчатся всадники, призывая всех в одно место.

И тогда разрушатся дома и деревья, а животные будут спасаться в диких горах и не спасутся.

А когда вода зальет все то, что раньше называлось землей, останутся только рыбы, которые будут пожирать друг друга, потому что есть будет уже нечего и незачем. И когда последняя рыба умрет, затихнет Океан и появится солнце.

Но оно тоже не услышит жалобную ноту. Потому что оно далеко. За 500 миллионов миль и 25 миллионов парсеков.

1992 г., г. Новая Каховка

У окна

Я ехал в вагоне скорого поезда в Москву из Саратова. Это было накануне нового, 94-го года. Поезд остановился на перроне какого-то городка. Он остановился всего на каких-нибудь 3 минуты, чтобы тронуться дальше, увозя меня к дому. Из простого любопытства, может быть, я подошел к окну и посмотрел в него. А может, я подошел не просто так, а что-то привлекло меня, чтобы выглянуть наружу. Что-то тихо звякнуло во мне, какой-то маленький молоточек стукнул по хрустальной шестеренке, и она, повернувшись, создала тихий звук. Но я не в силах сказать точно, было это до того, как я остановился у окна, или после. За окном был вечер и вечерний вокзал розово-серого цвета стоял передо мной с окнами из желтого электричества. Перрон был бел от снега. На снегу стояли трое-четверо мужиков в ушанках и унылый милиционер, который грустно посмотрел на меня.

Прозвучал свисток, и поезд потихоньку тронулся, навсегда разлучая меня и с вокзалом, и со снежным перроном, и с мужиками, и с грустным милиционером. Поезд тихо уезжал, а за окном шла баба в темном пуховом платке. Рядом с нею бежали собаки. Одна – большая, черная и кудлатая, а другая поменьше, черная же, но с белыми подпалинами. Баба что-то говорила собакам, а они, прислушиваясь, бежали рядом. Потом по путям прошел мужик-путеец в желтом жилете поверх телогрейки, чему-то улыбаясь. Потом проплыли мимо цистерны и какие-то бочки, за которыми мерцали огоньки окон деревянных домов. Три цыганки тащили какие-то мешки через пути. Тихо проплыла путевая сторожка со шлагбаумом. Наверное, 100 лет назад было так: и эти цистерны, и мужик-путеец, и сторожка со шлагбаумом, и цыганки со своими мешками; так же грустно и прекрасно.

И не есть ли та тоска, которая родилась во мне, тоской по Родине? Не есть тот тихий звук, который прозвучал в моей душе, – любовь?

Поезд уезжал домой, вздрагивая и качаясь на рельсах, а я сидел, писал эти строчки.

1993 г. вечер, поезд «Саратов-Москва»

* * *

На автоответчике гудки несказанных слов.

* * *

На Тверском – проститутки. Жаль, что так много блядей. И все равно наши девчонки Лучшие в мире!!!

* * *

Мне захотелось, чтобы собака, Которая случайно оказалась в подъезде, Была Посланцем. Наверное, эта мысль – мысль труса.

* * *

В пустом доме захотелось друзей И в то же время захотелось одиночества.

* * *

Вино, что искрится в бокалах, Чем-то напоминает слезы. Ну и пусть! Май 1994 г.

* * *

Он набрал ее номер и спросил:

– Это клуб? Его спросили:

– А какой вы номер набираете?

– Номер такой-то, – ответил он.

– А какой вам нужен клуб? – спросили его.

– Извините, я ошибся, – сказал он и бросил трубку. Но до того, как бросить трубку, он вспомнил, чей это номер, но почему-то спросил другое. Но ведь самое-то главное, что он звонил действительно в клуб по другому номеру, а набрал этот. И он подумал:

«А может, это она все напутала?! И вывела его рукой свой номер».

Ноябрь 1994 г.

Смерть демократа

Один демократ ехал в метрополитене. Он сидел среди сограждан и молча восхищался видом дверей с надписями «Не прислоняться к двери». Собственно, он сидел напротив этих дверей и поэтому восхищался. Еще он думал про народ, с которым он находился в данный момент. «Вот, вокруг как много людей в поезде метрополитена. И я среди них сижу, и ничего такого не происходит. Я в самой гуще событий».

Но демократ был настоящим, не каким-то там просто демократом, а всамделишным демократом с правильным лицом и зорким глазом. Этим самым глазом он мог, как аппаратом доктора Рентгена, посмотреть на все вокруг и сказать сразу свое рассуждение или даже прочитать доклад на вольную тему.

Когда поезд останавливался на станциях, из него выходили и входили граждане и гражданки. И демократ молча, но всей душой приветствовал передвижение сограждан и восхищался простой и незатейливой добротой простого народа.

На одном из перегонов между станциями демократ, не желая привлекать внимания и сохраняя инкогнито, чтобы быть в гуще событий, незаметно кашлянул в ладошку. Но, когда он кашлял, то сильно натужился и громко пернул. Человеческое стадо сразу пришло в движение и стало обращать на него внимание. Демократ смутился и весь покраснел. А гражданка, сидевшая рядом с ним, в цветастом платье, не стала зажимать нос, как все, хоть ей было противно. А участливо сказала: «Это ничего». Но демократ весь покраснел, потому что понял, что теперь его могут принять не за демократа, а за какого-нибудь исламского фундаменталиста или жидомасона. Он стал плакать и сморкаться в платок. На платке оставались зеленые сопли, и он брал их двумя пальцами с платка и нервно ел. Он всегда ел сопли, когда думал о судьбах страны. А гражданка в цветастом платье сказала, что сопли не так вкусны и предложила ему яблоко антоновку из авоськи, говоря в утешение, что оно тоже зеленое. Но демократ ей не поверил и все равно ел сопли и плакал.

А когда вагон метрополитена доехал до следующей станции, демократ вскочил на ноги и, обращаясь к дедушке с медалью за оборону Горы Шипка со словами «уйди, говно», выбежал из вагона.

Когда он пришел домой, он достал табельное оружие имени Стечкина и застрелился. Он не мог вынести той мысли, что он предал простой народ. Мораль: демократ поступил как патриот.

Дилер и брокер (д. и б.)

Однажды поссорились Д. и Б. Сначала они просто пихались, а потом стали бить друг друга по морде и обзываться Тришкой и Митрошкой.

Одна проститутка согласилась обслужить сразу двух граждан. Одного черного, а другого рыжего. Когда она с ними пошла в подъезд, то рыжий взял ее под правый локоток, а черный – под левый.

По дороге к подъезду между рыжим и черным возник спор на предмет первоочередности обладания телом. Рыжий очень радикально говорил, что первый – он, а черный не менее радикально опровергал рыжего. При подходе к подъезду разногласия радикально настроенных справа рыжего, а слева черного обострились, и они стали харкать друг другу на пиджаки. Проститутка, находясь между ними, видя, что разногласия обострились, сказала: «Не ссыте. Обоих обслужу одновременно».