Моя бабушка курит трубку (сборник)

Иероглифы

Струятся как ленты, текут как пески, И лживо ласкают шагреневой кожей. Их лики и блики стучатся в виски Тех снов, что опять предлагают Прокруство Ложе. Остается упасть и забыться навек, Только сердце не хочет: «Не дамся, не дамся!» Но кровью из вен и из носа на снег Брызнул иероглиф: «Я жив, я остался!» Это лишь кровь, только теплая кровь, Она на морозе быстро станет красною льдышкой. Ты возьми эту льдышку в руки, положи эту льдышку в рот, Станет холодно, вкусно и немножко кисло. Перчатка из кроличьей шерсти, внутри так приятно тепла, Ее ты направишь на свет туда, где ночные фонарики. И увидишь на мягких ворсинках много тугого стекла Из мертвых снежинок, скатанных в шарики. И ты ужаснешься и вскрикнешь, Заплачешь навзрыд и навек, Но это лишь миг, как щелчок аппарата фотографа А потом ты спокойно ляжешь на снег И будешь есть жадно мои иероглифы. А потом ты очень спокойно обнимешь собою снег И вопьешься губами в мои иероглифы. Но это лишь кровь, только теплая кровь, Она на морозе быстро станет алою льдышкой. Ты возьми эту льдышку в руки, положи ее в рот, Станет холодно, вкусно и немножко кисло. Ты возьми эту льдышку в руки, положи эту льдышку в рот, Станет холодно, вкусно и немножко кисло.

Невезение

Я не видел, ребята, море Ни весеннее, ни осеннее Я не видел, ребята, море Невезение, невезение. Не ходил с моряками в плаванье Океанами, океанами И в штормах не бывал ни разу я С ураганами, с ураганами. Я не видел, ребята, горы Ни высокие и ни низкие. Я не видел, ребята, горы Ни далекие и ни близкие. Не видал лавины и пропасти, Не взбирался к вершине дерзко я, Потому что на нашей местности Лишь пригорочки с перелесками. Городов не видал, ребята, я Только с поезда, только с поезда. Городов не видал, ребята, я Только проездом, к фронту проездом. И вот эту песенку малую Уже не спою, я больше не спою, Потому что вчера под Варшавою Я погиб в бою, я погиб в бою. Я не видел, ребята, море Ни весеннее, ни осеннее Я не видел, ребята, море Невезение, невезение…

Черная весна

Ветер злой поднял вой Это неспроста, Между небом и землей Черная весна. Банды туч первый луч, Рвут со всех сторон. И как кровью, злым дождем Истекает он. Письма в пепел сожжены, Значит навсегда Между мной и тобой Черная вода. Больше нет прежних лет, Нет ночей без сна, Ведь между мною и тобой Черная весна Льет и льет с неба дождь И грязная вода Размывает нас с тобой Раз и навсегда. Письма в пепел сожжены — Это неспроста. Ведь между мной и тобой Черная весна Между нами навсегда Черная весна.

Коля «Огонек»

Из пятидесяти пяти – тридцать лет отсидки, Вот кумекай да смекай, в чем твоя лафа. Но в голенище сапога – набраная финка, И блатной авторитет жив еще пока. Но мы ж его учили, мы ж его просили: «Уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок. У тебя же просто не осталось творческого роста, И погоришь по мелочи ты, Коля Огонек». Но Коля с детства строгий, Коля двинул ноги По центральной площади, где большой вокзал. И в мужском сортире импортный мобильник, Просто вынув набраную финку, взял и отобрал. Но мы ж его просили, мы же говорили: «Уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок. У тебя же просто никакого творческого роста, И погоришь по мелочи ты, Коля Огонек.» Не сфартило Коле мобильнуть на волю — Выперлась с каптерки вдруг бабулька – божий василек. С шайкою и шваброй, и с больной подагрой, Но бабка смело засвистела в ментовской свисток. Но мы ж его просили, как мы говорили: «Уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок. У тебя же просто никакого творческого роста, И погоришь по мелочи ты, Коля Огонек.» ПМГ, наручники, ноют ноги-рученьки, АКМ к башке прижатый холодит висок. Понятые-дворники, потерпевший скромненький, Так сгорел-пропал навеки Коля Огонек. С ним недолго ботали ментовскими ботами, И сгорел-пропал навеки Коля Огонек. Но как мы говорили, как его просили: «Уходи, уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок. У тебя же просто не осталось творческого роста,» И погорел на мелочи наш Коля Огонек».

Сколько был я зол (карама)

Но сколько был я зол, сколько был не прав, Сколько истоптал я по пьянке трав. Сколько слез пролил, сколько слов забыл, Сколько надурил, сколько натворил. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня, не возьмешь меня. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Ты не ходил со мной, хоть зову с собой. Не люби меня, хоть прошу любить — Ведь я сам себе и не сват и не брат, Очень часто я сам себе не рад. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня, не возьмешь меня. Да хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Не проси меня – не допросишься, Не носи даров – не наносишься, Не смотри в глаза – тебе в них пропасть, Будешь плакать по мне, будешь ночью звать. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня, не возьмешь меня. Да хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Так не зови меня – я же не приду, Ты привяжи меня – я все равно сбегу, Ты ударь меня – я рассмеюсь в ответ, Уродился я уж таким на свет. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Да хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Хоть ты режь, хоть ты ешь — Не поймешь и не возьмешь Хоть ты ешь, хоть ты режь — Не поймешь и не возьмешь меня.

Сре-тен-ка

Я бегу через окна забитых домов, Через плесень дворов, сквозь пыль переулков, Я бегу сквозь трясины пророков и снов Через жесть гаражей и пеплы окурков, Через граффити – все на зеро! Сквозь взгляд невпопад, сквозь шелесты платьев Я бегу сквозь нож под ребро Сквозь до боли шальные и злые объятья Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а-а… Сре-тен-ка, сре-тен-ка, Мой маленький и ласковый зверь, сретенка… Я бегу сквозь дурную, ненужную смерть В луже бурой мочи под лестничной клеткой Я бегу сквозь кору тополей Через перья синицы, сидящей на ветке, Через чьи-то следы на песке, Сквозь опоры мостов, сквозь игольное ушко Я бегу через что-то еще И мне душно, мне душно, мне душно, мне душно. Сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а… сре-тен-ка… Сре-тен-ка, сре-тен-ка, Мой ласковый и нежный зверь… Я бегу сквозь свистки постовых, Сквозь палатки газет, сквозь игральные фишки, Я бегу сквозь асфальт мостовых, Сквозь морщины старух, сквозь рекламные вспышки. Я бегу сквозь притихший партер, Сквозь закрытый web-сайт, сквозь гудок телефона. Я бегу сквозь кошку в траве Прямо в дыры озона, в дыры озона, Сре-тен-ка, сре… а-а… сре-тен-ка-ка… сретенка Сре-тен-ка, сре-тен-ка, Мой ласковый и нежный зверь… Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, ка-ка-ка… Сре-тен-ка, сре-тен-ка… Сре-тен-ка, ааааа…

Трусики «бобо»

Каждый вечер одно и то же, Все тот-же какао, все в той же чашке. Все те же в коробке спицы, клубочки, Те же на полке в горшочке цветочки, Как бы ромашки, но не ромашки. Белые слоники, желтые рыбки, Все в той же пятилитровой банке Медная лампа под антикварку, Все та же тахта в начес наизнанку Та же пижама в тюремную клетку И тапки, дурацкие тапки. Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит… Я помню эти трусики, трусики «бобо» С красными бантиками по бокам С синей резиночкой, нежной резиночкой Под ней был ажурный шелковый кант. Они так похожи на мои морщины, На мой дряблый живот или на анурез. На мой целлюлит и мою отдышку Мою мерзкую похоть при слове: «Секс, Секс, секс, секс!!!» Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит… На столе лежит нож с эбонитовой ручкой, Ты режешь им хлеб, но лучше себя б. На столе пузырек, в нем твоя валерьянка. Но я налью в него завтра крысиный яд. И твои драные трусы с надписью «бобо» С когда-то красными бантами по бокам И мои потные руки, поганые руки Тянутся к этим поганым трусам Хватит, хватит, хватит, хватит!!! Хватит, хватит, хватит, хватит!!! Хватит, хватит, хватит, хватит!!! Хватит, хватит, хватит, хватит!!! Хватит, хва-хва-хватит! Хватит, хватит, хватит!

Грязная песня

Мы познакомились с тобою на танцах, Там все плясали модный танец «рэйв». Мы познакомились с тобою на танцах, Я сказал: «Мне близок Ник Кейв». Ты сказала: «Это олдово», Ты сказала: «Это не в кайф», Ты сказала: «Это не клево», И что это старперский драйв. А я хочу быть твоим сексуальным объектом, А я хочу быть твоим сексуальным объектом, Я так хочу быть твоим сексуальным объектом, быть объектом… Мы сидели с тобою в баре, Там про что-то кричал Курт Кобейн. Мы сидели с тобой в дискобаре, И я сказал: «Мне близок портвейн!» Ты сказала: «Это олдово». Ты сказала мне: «Сам его пей!» Ты сказала: «Это не клево», И что LSD явно главней. А я хочу быть твоим сексуальным объектом, А я хочу быть твоим сексуальным объектом, Я так хочу быть твоим сексуальным объектом, быть объектом… Мы встретились с тобою в больнице, Где у нас принимали мазок. Мы встретились с тобою в больнице, Где обнаружен у нас был гонокок. Ты сказала: «Что скажет мама», Ты сказала: «Я хочу умереть», А я ответил: «Это – олдово!» «Дура, бля, хватит реветь!» Я не хочу быть твоим сексуальным объектом, Я не хочу быть твоим сексуальным объектом, Я не хочу быть твоим сексуальным объектом, быть объектом…

Свободу Анджеле Дэвис

Таких, брат, ребят не найдешь. Я искал, но уже не надеюсь. Он носил платформяк под коричневый клеш И прическу «Анджела Дэвис». Свободу Анджеле Дэвис! От Анджелы Дэвис руки! Дайте свободу Анджеле Дэвис! Дайте свободу, суки! Били его все сразу: Школа, ментура, дома Почему ты такой, зараза, По тебе же, гад, плачет зона. Ведь ты же ни за грош пропадешь. В нем была до жизни жадная смелость Он носил платформяк под коричневый клеш И прическу «Анджела Дэвис». Свободу Анджеле Дэвис! От Анджелы Дэвис руки! Дайте свободу Анджеле Дэвис! Дайте свободу, суки! Свободу Анджеле Дэвис! От нашей Анджелы руки! Дайте свободу нашей Анджеле! Ну дайте ей свободу, суки! И гнобили его, за то, что вечно молчит И за то, что не в меру весел, И за то, что всегда на гитаре бренчит, Но не знает хороших песен. Он был вечный изгой, и всегда нехорош. Но в нем была эта странная смелость: Он носил платформяк и коричневый клеш И прическу «Анджела Дэвис». Свободу Анджеле Дэвис! От Анджелы Дэвис руки! Дайте свободу нашей Анджеле! Дайте свободу, суки! Свободу Анджеле Дэвис! От Анджелы Дэвис руки! Дайте свободу нашей Анджеле! Ну дайте ей свободу, суки!

Ночной полет

На снегу лежат следы Словно плеши, словно плеши. Поперек следов – столбы, На которых свет повешен, Он растерзан и раскис Полосатый, как тельняшка, Свет беспомощно обвис На троллейбусных растяжках. Только ночь, ночь, ночь… Только ночь, ночь, ночь… Только ночь, ночь, ночь… Только ночь, ночь, ночь… Я, как будто малый гном, Еле видный мальчик-с-пальчик, По дороге в гастроном Лишь неясно обозначен. И, не нужен, прохожу, Словно тень я, словно тень я, В зеркала окон гляжу, Не имея отраженья В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… Где забытый светофор Встрепенется ритмом «Reggae», Как стрельнут в меня в упор Злые мысли о побеге, И сожмет виски в тиски Боль до умопомраченья, Я завою от тоски Без сомненья и стесненья. А когда отступит страх На секунду, миг короткий, Я как взмою на крылах Над бульваром и высоткой, И, над Яузой летя, Звонко свистнув что есть мочи, Пронесусь дугой шутя В черной ночи, между прочим. В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь…

Серенькие ежики

Серенькие ежики маленькие ножики Будут осторожненько по улицам гулять Востренькими ножиками раненьких прохожиков Серенькие ежики будут ковырять Черные да красные, синие да разные, Дамы не заразные в шелковых трусах. Возьмут под ручку ежиков с маленькими ножиками, И пойдут по улице, по улице гулять. Подворотни потные с мордами поблеклыми Встретят их так радостно, как родниньких гостей И в этих подворотинках ежики и тетеньки Будут делать страшненьких ужасненьких детей Ужасненьких детей Будут делать страшненьких ужасненьких детей Ужасненьких детей Будут делать страшненьких ужасненьких детей.