Моя чужая новая жизнь

Его взгляд цепко прощупывал, считывая малейшие эмоции на моём лице. Мне стоило больших трудов сохранять невозмутимый вид. Нужно каким-то чудом продержаться, не выдать своей ненависти, своего страха. Я задержала дыхание, спокойно глядя в глаза девушке.

— Давай же, — она чуть заметно шевельнула губами.

Опять это чёртово «другого выхода нет», но рефлексивность я буду потом.

— Ну и чего вы медлите?

— По правилам нужно огласить приговор.

Химмельштос нетерпеливо махнул рукой. Я медленно произнесла положенную речь. Ну всё, тянуть больше нельзя. Один… Как же это тяжело — целиться в того, кто смотрит прямо в твои глаза. Два… И тем не менее, я делаю это. Три… И неизвестно, сколько ещё сделаю, лишь бы не оказаться на её месте. Четыре… Не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть. Пять!

— Всё? — я вернула Химмельштосу вальтер, надеясь, что у меня не дрожат руки. — Я могу идти?

Как в тумане я вернулась в штаб и торопливо сдёрнула с вешалки шинель.

— Подожди, — Вилли сжал моё плечо.

— Пусти, я ухожу.

— На тебе лица нет, ещё хлопнешься по дороге в обморок, — он достал из ящика стола какую-то бутылку и наскоро плеснул немного в стакан.

— Со мной всё в порядке, — я бесцеремонно забрала бутылку и развернулась на выход.

— Проводи её, — крикнул кому-то Вилли.

Вальтер, умница, не стал задавать дурацких вопросов, и к дому мы добрались быстро.

Я не помнила, сколько просидела в тишине, не зажигая даже света, глядя в одну точку. Мне казалось, это всё дурной сон, и я проснусь, убедившись что никакого Химмельштоса в посёлке нет. Шнапс не помог. Даже после второго стакана я по-прежнему чувствовала себя трезвой. Нервы словно стянула тугая пружина.

Хлопнула дверь. Наверное, Фридхельм вернулся. Он скорее всего уже знает, что произошло, и это хорошо. Не надо ничего объяснять.

— Ты когда-нибудь смотрел в глаза человеку, которого собираешься убить?

— По-моему, тебе хватит, — он убрал со стола бутылку.

— Верни на место, — тихо сказала я.

Он потянул меня за руку, вынуждая подняться, и попытался обнять.

— Рени, это не выход.

— А что тогда выход?! — я чувствовала что начинаю скатываться в банальную истерику. Фридхельм молчал. Я подошла к окну, откуда хорошо была видна площадь и болтающееся на виселице изувеченное тело.

— Этого вы хотели, да?! К этому будущему ведёте Германию? Такие как Химмельштос и Штейнбреннер будут стоять у власти? Или ты думаешь, что вернувшись, они забудут, что творили здесь?

— Рени, успокойся, — он снова обнял меня, настойчиво оттесняя от окна.

— Ненавижу их всех… Ненавижу эту войну! — его ладонь успокаивающе легла на затылок, прижимая к себе.

— Тш-ш-ш, потерпи немного, ты уедешь, как мы и договаривались…

— Неужели ты ещё не понял, что никуда я не уеду?! — вырвалась я. — При всём желании не смогу! Скоро никто не сможет уехать. Мы теряем позиции везде: под Ленинградом, на Дону, Сталинград вот-вот отобьют русские…

— Откуда ты знаешь? — побледнел Фридхельм. — Подслушала вчера переговоры с генералом?

— Нет…

Дверь тихо скрипнула, и мы оба обернулись. Вилли оглядел наши физиономии и напряжённо сказал:

— Мы получили приказ. Генерал Штауффенберг требует мобилизации всех доступных войск.

— Куда нас отправляют? — тихо спросил Фридхельм.

Но прежде чем я услышала ответ, я уже поняла, каким он будет.

Глава 62 Все приборы врут, все, кто с нами умрут, кольцевые дороги никуда не ведут.

Дождь из пепла льётся из глаз,

чёрная бездна смотрит на нас.

Дальше не будет дороги другой.

Если ты в пекло — я за тобой.

Фридхельм

За эти месяцы я побывал не в одном бою, но то, с чем нам пришлось столкнуться на подступах к Сталинграду, можно смело назвать адом на земле, посланным нам в наказание за гордыню и преступную самонадеянность. Генералы мобилизовали всех: танковые дивизии, штурмовиков, артиллерию. Все доступные силы были стянуты сюда, к одной точке. Но чтобы мы ни делали, всё было бесполезно.

Русские сражались упорно и ожесточённо. Стоило хоть немного продвинуться вперёд, нас отбрасывали обратно. Казалось, внешний мир исчез. Не было ничего кроме бесконечного ужаса. Стоило даже ненадолго закрыть глаза — всплывали жуткие картины. Развороченные внутренности, дымящиеся орудия, окна домов, превратившихся в пыль, танки, катившиеся прямо по человеческим телам… В голове звучали взрывы, панические крики солдат, стоны раненых, что умирали в муках. Почти каждый день поступали тревожные новости от генералов.

— Они вот-вот окончательно перекроют южную линию снабжения, — Вильгельм отложил карту.

— Вчера я слышал, как солдаты шептались, что лучше сдаться в плен, — сказал Кребс.

— Предатели… — пробормотал Файгль.

— Герр гауптман, взгляните на это, — Берток протянул ему несколько листков. — « …Я прощаюсь с вами, дорогие, потому что, когда это письмо дойдёт до вас, моя жизнь уже закончится. Вашего сына больше не будет в этом мире. Мы здесь в безнадёжной ситуации…» Что это?

— Это их письма родным. Хорошо ещё, что мне пришло в голову проверить, что они пишут.

— Их можно понять, — осторожно сказал Кребс. — Русские танки бомбят наши позиции, их бомбардировщики атакуют с воздуха. К тому же невозможно сражаться на пустой желудок, да ещё на таком холоде, что одежда примерзает к телу.

— Нельзя допускать подобного настроя, — безапелляционно отрезал Файгль.

— А каким он должен быть? — не выдержал я. — Сколько дней мы штурмуем эту чёртову фабрику? Десять? Да за это время можно было захватить Голландию.

— Фридхельм! — в глазах брата мелькнуло предупреждение.

— Что? Я просто объясняю, что в таких условиях удержать боевой дух будет сложно. Русские сражаются отчаянно, выгрызая победу. Они бьются на своей земле.

— Довольно! — резко сказал Файгль. — У них, значит, мужество есть, а у наших солдат его нет? Фюрер делает всё, чтобы обеспечить величие Германии. Разве это не достаточное основание «отчаянно выгрызать» победу?

Я не стал говорить, что здесь погибали не со словами «Германия» или «Хайль Гитлер». Свои последние слова умирающие обращали к матери или жене.