Моя Елизаветка

Напротив школы № 212 через дорогу, в начале нынешней улицы Космодемьянских, посреди картофельного поля стояли зенитки. Потом их убрали, и на том месте появились многоэтажные жилые дома, в которых обитали некоторые мои одноклассники.

На улице и в магазинах встречались безногие инвалиды. Все их тело умещалось на маленьких дощечках с колесиками-подшипниками. Они быстро перемещались на них, отталкиваясь от земли специальными деревяшками. Считалось, что от постоянного толкания руки у них очень сильные и связываться с ними опасно.

Рядом с нашими домами были окопы; после войны они сильно осыпались и служили нам местом для игры в войну.

Были игры и поопаснее. В лесах под Москвой после войны еще оставались патроны и боеприпасы. Ребята с Елизаветки и других мест находили их и привозили в Москву. Особым шиком среди пацанов считалось бросать их в костер. Патроны рвались, и осколки разлетались вокруг. Одну девочку из нашего окружения убило; другая – моя соседка Нинка Петрова – получила ранения, но осталась жива.

Жизнь старшего поколения нашей семьи, разумеется, была связана с войной. Все мои взрослые родственники – мужчины – попали на фронт.

Два маминых брата – профессиональные военные Иван и Николай – прошли через всю войну, остались живы и даже не были ранены. Старший, Иван, служил в бронетанковых войсках и дослужился до звания полковника. Младший, Николай, капитан первого ранга, встретил войну в Ханко, откуда его на катере под обстрелом немецких самолетов эвакуировали в Ленинград. Там он провел большую часть войны, работая в управленческих структурах военно-морского флота по финансовой части.

Отец

Родился он в Арзамасе, учился в реальном училище, видимо, неплохо. Во всяком случае, в шахматы играл хорошо, конкурировал с сильнейшими игроками города. Однажды он даже играл с известным во всей дореволюционной России маэстро Дух-Хотимирским. И, несмотря на то что проиграл, заслужил одобрение мастера.

Получать высшее образование поехал в Нижний Новгород; было это в том самом 1917 году. Затем с отступающими частями белой армии перебрался в Томск, где продолжил учебу в политехническом институте. Когда город взяли «красные», в институт пришли «комиссары в пыльных шлемах» и потребовали, чтобы студенты показали им свои руки. Если руки были рабочие, грязные и мозолистые, то таким говорили: «Ты, братишка, наш, рабоче-крестьянский, учись дальше, нам специалисты нужны». Если же руки были чистые, как у отца, таким говорили: «Катись отсюда, пока цел». Хорошо еще, что дали на руки справку об окончании трех курсов института. Она и заменяла ему всю жизнь документ об образовании. В анкетах в графе «образование» писал: «неоконченное высшее» и прикладывал эту справку.

После того как ему пришлось расстаться с институтом в Томске, отец перебрался в Москву, стал работать экономистом. В 1926 году он опубликовал монографию, посвященную анализу грузопотоков в бассейне реки Оки.

Эту тему он продолжал разрабатывать и дальше. В моем архиве сохранился сборник материалов под названием «Проблема реконструкции бассейна реки Оки», изданный Академией наук СССР в 1935 году. В нем опубликована статья отца, в которой рассматриваются вопросы развития речного транспорта в бассейне реки Оки, в том числе анализируются возможности соединения Оки через систему шлюзов с реками Дон и Днепр. Отец также участвовал в проектировании канала имени Москвы, по этому вопросу он имел контакты с известным советским ученым академиком А. Н. Крыловым.

Во второй половине тридцатых годов отец выезжал вместе с мамой на Дальний Восток, в город Магадан, где три года проработал в качестве вольнонаемного сотрудника в государственном тресте «Дальстрой». Сталин охарактеризовал эту организацию как «комбинат особого типа, работающий в специфических условиях, и эта специфика требует особых условий работы, особой дисциплины, особого режима». Проще говоря, Магадан был одним из крупнейших центров ГУЛАГа.

Мама вспоминала такой эпизод из жизни в этой «столице Колымского края». Однажды вскоре после приезда на место жительства она возвращалась домой с продуктами. Мимо нее шла колонна заключенных, и один из них попросил у нее хлеба. Воспользовавшись тем, что конвоир отвернулся, мама отдала ему весь свой хлеб. Придя домой, она рассказала отцу об этом и получила жесткий нагоняй от него. Тогда она еще не знала, что за такой «поступок» можно было самой оказаться заключенной.

Вероятно, мое земное существование было предопределено как раз там, в Магадане. Во всяком случае, после возвращения в Москву отец снова уехал на работу по вольному найму, на этот раз в Норильск, а мама не поехала, так как ожидалось мое рождение.

Вот таким, очень деятельным, но сугубо гражданским, человеком был отец, когда началась война с гитлеровской Германией. Его призвали осенью сорок первого года, и он находился в действующей армии до лета следующего года, когда попал под бомбежку и был контужен.

С войны он вернулся инвалидом, с перекошенным от контузии лицом. Так случилось, что, когда он пришел домой на Елизаветку, все двери были не заперты, и он, беспрепятственно поднявшись на чердак, вошел в нашу комнату. Дома была одна мама, она обернулась к вошедшему, но не узнала его и обратилась к нему с вопросом: «Гражданин, вам кого?». В ответ услышала: «Ирка, Ирка, ты не узнаешь меня?! Это же я, твой муж…». (Тут надо сказать, что при крещении, еще до революции, батюшка дал маме редкое древнегреческое имя Ираида, но в семье Зориных его переделали на Раю, а отец звал маму Иркой.) Вот такая была встреча участника войны.

По характеру отец был человеком замкнутым, говорил мало. Со всеми был неизменно вежлив, хотя в близкие отношения ни с кем не входил. Выпить любил, но всегда пил дома, в кругу семьи. Крепкий алкоголь употреблял редко, предпочитал портвейны, особенно азербайджанского производства типа «Кара-чанах». Весь год ходил в демисезонном пальто и легонькой кепочке, которую всегда приподнимал при встрече с соседями и знакомыми. В партии не числился, но во всех анкетах неизменно указывал, что является членом блока коммунистов и беспартийных. В день выборов вставал в шесть часов утра и одним из первых приходил на избирательный участок голосовать.

Любимым его словом было «подходяще». Когда я возвращался из школы и сообщал о полученных пятерках, он ободрял меня словами: «Это нам подходяще». Был он добрым, но беспечным, плохо был приспособлен преодолевать житейские трудности. Когда наше финансовое положение становилось угрожающим, он отшучивался, говорил маме: «Будет день – будет пища», или вот еще его любимое выражение, адресованное жене: «Сиди как в санях». Осенью сорок первого, когда в Лобне стали слышны взрывы немецких бомб, он успокаивал маму словами: «Это на юге России».

Среди соседей считался интеллигентным человеком. Этому способствовала его привычка, здороваясь, неизменно приподнимать кепочку, никто из соседей этого не делал.

Война сломала его. Контузия повлияла на его психику, появились постоянные головные боли, бессонница. Были проблемы и со зрением. Приходилось постоянно носить пенсне с массивными тяжелыми стеклами. На носу у отца под действием зажимов пенсне образовались глубокие вмятины, без них удержать такую тяжесть было бы невозможно. Я несколько раз пытался надеть папино пенсне, но у меня никогда это не получалось.