Моя идеальная

— Откуда у тебя такая ненависть к тому, что к тебе обращаются Тёма? Почему ты так к этому относишься?

Он прикрывает глаза, сжимает руль, пока костяшки не белеют, и до скрежета стягивает челюсти.

— Тёма! — кричу, цепляясь пальцами в рулевое колесо, когда машину начинает уводить на встречную полосу.

Он быстро выравнивает авто и тяжело дышит.

Вот только я не знаю, от чего именно. Из-за испуга или причиной стал мой вопрос? Я ведь была уверена, что любимый уже вскрыл все загноившиеся раны, но, видимо, нет. И эта, судя по всему, самая глубокая и болезненная.

Сжимаю ладонью его руку и сиплю:

— Если не хочешь говорить об этом, то не надо, родной.

В замершей тишине салона раздаётся его сорвавшееся надрывное дыхание, а потом он выталкивает сквозь зубы:

— Нет, Насть, не хочу. Но расскажу.

Я бы хотела сказать, что он не должен этого делать, но соглашаюсь. И не только любопытство вынуждает меня слушать, но и желание избавить самого близкого человека от последних страхов и сомнений.

Предпринимаю последнюю попытку.

— Может, дома, Артём? Если тебе слишком тяжело, то не стоит говорить об этом, пока ты за рулём.

— Всё нормально, маленькая. Я буду внимательно следить за дорогой. — вдох-выдох. — Так меня только мама звала. — дрогнувший на этих словах голос вибрациями не только по всему моему телу проходит, но и душу неровными вибрациями прогоняет. Переплетаю наши пальцы, легко стискивая, потому что Северов принимает поддержку только в таком виде, и настраиваюсь на его слова, отключив все свои эмоции, мысли и страхи. — Она ушла, когда мне было шесть, а Егору два. И, как ты наверняка догадалась, из-за избиений отца. — даже дыхание торможу до необходимого минимума. — Если раньше всё дерьмо лилось на неё, то после её побега доставаться стало нам с братом. Отец просто, блядь, озверел. Ладно я, но Егору, сука, всего два года было, а он его пиздил за то, что тот плакал. Я уже тогда начал за него вступаться и на себя агрессию отца перетягивать.

Сильнее сжимаю его пальцы и трачу все силы, чтобы не разреветься.

Как? Как, блядь, это проклятая вселенная может так издеваться над людьми? Ему же всего шесть лет было! Совсем ребёнок, вашу мать! Маленький мальчик, над которым измывался собственный отец!

Моя очередь скрипеть зубами, когда Тёма продолжает исповедь.

— Я всё ждал, что мама вернётся за нами. Месяц ждал. Потом год. Два... Но, — тяжело сглатывает, переводя сбивчивое и хриплое дыхание, — с каждым прошедшим месяцем надежда на её возращение гасла, а ненависть росла. Не на то, что она сбежала, а потому, что не забрала нас собой. Я не понимал, как можно оставить своих сыновей с чудовищем, даже если спасаешь от него свою жизнь? Наверное, это было самое большое моё разочарование в людях. В тот день, когда родная мать закрыла за собой входную дверь, уходя на работу, и так и не вернулась, началось моё падение.

Я снова плачу. Грызу язык и губы. Кровью давлюсь, но ни слова не произношу. А ещё я вдруг понимаю... Всё понимаю.

И почему Тёма боялся любить. И почему никому не верил. Почему не хотел привязываться. Один родной человек бросил его. А второй мучил на протяжении долгих лет. Неудивительно, что он закрылся от всего мира и никого не впускал в себя.

— Жалеешь меня? — рубит, взглянув на меня.

— А как иначе, родной? — отбиваю хрипло и с дрожью в голосе. — Ты же совсем ребёнком был и столько пережил за эти годы. Как я могу не жалеть? Как, Тёма?! — последнее уже криком, потому что самой слишком больно.

Сердце сдавливает. Грудную клетку разрывает. Душа кровавыми слезами рыдает. Все внутренности в крошку его словами перемолоты. Лёгкие на лоскуты изрезаны.

Каждый раз, когда мне кажется, что он излил всю свою боль, оказывается, что её остаётся в нём сполна. И она такая глубокая и тяжёлая, что я даже представить не могу, как он живёт с ней.

Север в очередной раз останавливает машину и осторожно перетягивает меня к себе на колени. Утыкаюсь носом ему в шею, пока он гладит спину и руки ладонями и шепчет тихие успокаивающие слова.

Почему я не могу перестать реветь? Это я должна его поддерживать, а не он меня. Это я сейчас обязана его успокоить, но вместо этого позволяю ему снова переживать за меня.

Как ни стараюсь успокоиться, удаётся мне это далеко не сразу. Когда немного прихожу в себя, утираю слёзы рукавами и встречаюсь взглядами с бирюзой любимых глаз.

— Извини меня. — вырываю сипло. — Я ничего не могу с этим сделать. После всего, что ты пережил, Тём. Господи... — сжимаю зубы, чувствуя новый приток слёз, и шумно дышу, пока давление в груди не ослабевает. Проталкиваю ком в горле. — Как я могу не переживать за тебя? Как могу не жалеть того малыша, которому с самого детства пришлось столкнуться с предательством родных? Которому столько раз делали больно? Как, тём? Как? — дорезаю уже задушено.

Он сжимает пальцами мой подбородок, снова устанавливая зрительный контакт.

— Никак, Насть. Я понимаю тебя, маленькая. И ты извини, но сама знаешь, как я отношусь к чужой жалости. Меня никогда не жалели, когда я в этом нуждался, а сейчас она мне не нужна. Главное, что теперь всё это в прошлом. И у нас с тобой всё будет хорошо.

Мы ещё долгое время так и сидим, обнявшись, просто гладя друг друга руками. В какой-то момент мне в голову приходит абсолютно безумная мысль, которая вынуждает меня резко выпрямиться и ляпнуть, наверное, самую большую глупость в своей жизни, но тормознуть этот порыв я не успеваю.

— А знаешь, Тёма, я благодарна твоей маме за то, что она ушла. Ведь иначе мы могли бы никогда и не встретиться.

Парень скашивает на меня подозрительный взгляд, будто у меня вдруг вторая голова выросла.

— Что ты несёшь, Насть? — буркает одновременно зло и растерянно.

Не знаю, как правильно ему объяснить, поэтому толкаю, как сама это представляю:

— Если бы она не ушла, то отец не стал бы срываться на вас. И не было бы той ужасной ночи. Ты бы не уехал в Питер. Не встретил Антона. Не приехал бы с ним в академию. И никогда бы не увидел меня, а значит...

— Блядь, Настя, серьёзно, что за бред? — рявкает уже громче, но я просто не способна остановить поток своих мыслей.

— Каждое решение и действие имеет "эффект бабочки". Вот представь ситуацию: утром ты принимаешь решение поваляться в постели ещё пару минут. На кухне решаешь приготовить омлет вместо бутерброда, тратя лишние пять минут. Потом... Дослушай, Тёма. — затыкаю ему рот, когда снова собирается обвинить меня в том, что я свихнулась. — Когда одеваешься, берёшь рубашку, а не свитер. Пока застёгиваешь пуговицы, теряешь ещё минуту. Выходишь из дома на восемь минут позже, чем обычно, и идёшь на остановку общественного транспорта. И видишь там ужасную аварию, произошедшую на эти самые восемь минут раньше. А если бы ты не решил полежать подольше, съесть яйца и надеть рубашку, то стоял бы там и...

— Всё, хватит, малыш. Я понял, что ты хочешь этим сказать. — сипит и переводит взгляд на дорогу.

— Правда?

— Да. Не только наши ежесекундные решения, но и действия других людей влияют на нашу жизнь. Если бы в тот день, когда мы встретились в коридоре, я не забыл в машине телефон и не решил вернуться за ним...

— А я взяла американо вместо латте, которое готовится на минуту дольше...

— Всё могло бы быть иначе. — одновременно подводим итог.

Замираем, глядя друг другу в глаза.