Моя идеальная

— Ой. — толкает она, прикладывая ладонь к губам. — Больно, Тёма?

Вижу, что реально волнуется, но расслабляться не даю, пусть и офигел я скорее от неожиданности. Принимая самый грозный вид, надвигаюсь на неё и рычу, пока она с визгом не срывается с места.

— Сюда иди, ведьма! — рявкаю, нагоняя.

Когда хватаю, вместе заваливаемся в снег и заливаемся смехом. Хохочем так, что рёбра болеть начинают. Перехватываю Настю и затягиваю на себя. Она замирает, а потом придвигается ближе и мягко целует. А следом с нереальной скоростью перекатывается с меня, загребает двумя ладонями снег, засыпая мою распластанную в сугробе тушу, и со смехом убегает. Опять ловлю. Опять падаем. Опять смеёмся. Опять целуемся. Снова и снова. Кидаем друг в друга снежки. Любимая уворачивается, скрываясь за стволом дерева. У него же я её и зажимаю. Стягиваю перчатки и стискиваю горячими руками ледяные и раскрасневшиеся от мороза и бега щёки. Касаюсь губами краснючего носа. Обжигаю дыханием губы и, наконец, провожу на них атаку. С таким остервенением в рот врываюсь, что Настя теряется, замирая на мгновение, а потом отвечает с той же жадностью и дикостью. Мы не разлепляемся, даже чтобы сглотнуть огромное количество слюны, которая собирается в ротовой полости от наших действий. Мы не расплетаемся, даже когда в лёгких заканчивается кислород. Пьём дыхание друг друга. Моя девочка ползёт ладонями мне на шею, притискиваясь крепче. Даже воздух не способен прорваться между нами, так крепко мы сжимаем друг друга в объятиях.

Сука, я так долго мечтал с силой прижать её к себе. Но даже во время нашего сумасшедшего поцелуя, я не забываю о том, что её рёбрам надо немного больше времени, чтобы сростить окончательно. Сейчас костная ткань ещё слишком хрупкая. Но хер меня это остановит от того, чтобы заниматься с ней любовью всю ночь напролёт. Да, с ней я понял, что это такое. Между нами не секс, не трах, и уж тем более не перепих, а именно любовь. Даже когда мы ведём себя как дикари, срывая друг с друга тряпки, кусаясь, царапаясь, издавая животные звуки, мы всё равно занимаемся любовью. Вот такая вот простая истина.

— Замёрзла? — спрашиваю с хрипящими интонациями, разрывая поцелуй только тогда, когда Настя реально уже задыхаться начинает. Она отрицательно качает головой и обводит языком губы, приглашая продолжить.

— Моя любимая зеленоглазая ведьма. — со смешком принимаю её приглашение, снова толкаясь в её ротовую.

Когда силы страдать хернёй и беситься заканчиваются, ещё несколько часов гуляем по району. Стягиваем по одной перчатке и переплетаем пальцы. Засовываем наши руки в мой карман. Малышка кладёт голову мне на плечо и старается зацепить мой взгляд.

— Что, любимая? — бросаю, сбавляя шаг и утопая в её светящихся от счастья глазах.

Только сейчас понимаю, что до этого в них всегда было напряжение и тревога, но лишь теперь моя девочка смогла полностью расслабиться, пусть даже на время.

Отпускаю глухой выдох, понимая, что реально, блядь, не могу держать её в квартире, как пленницу.

— Ты чего так вздыхаешь, Тёма? — беспокоится она.

Обнимаю, крепче сжимая её пальцы в своей ладони, и озвучиваю свои мысли.

— Я не успокоюсь, Настя, пока эта мразь не сдохнет, а ты не будешь в безопаности. Если бы я был уверен, что ты сможешь привыкнуть к новой обстановке, то без раздумий увёз бы тебя отсюда как можно дальше. Пойми, родная, что я и сам с ума схожу, но не могу позволить тебе одной выходить из дома.

— Артём, — шепчет малышка, поднимаясь на носочки, — я тоже не хочу уезжать, но если это единственный способ, чтобы жить без страха, то я готова.

— А как же учёба, Насть? Заочно на опера и следака не отучишься.

— Думаю, мы это переживём. Я не хочу всю жизнь бояться. Наверняка же где-то ещё есть подобные образовательные учереждения. А если нет, то какая разница, Тём? — небрежно пожимает плечами, будто ей реально похую.

Но я же, блядь, знаю, что это не так. Она только помирилась с матерью. И наши друзья здесь. И наша квартира.

— Я найду его, родная, и убью. — режу хрипом. — А до тех пор... Во втором полугодии вернёмся на учёбу. Если же ты утвердишься в своём решении уехать, то так тому и быть.

— Тёма... Тёмочка... — шелестит, зарываясь лицом в мой шарф.

Её горячее влажное дыхание гонит огненных мурах по моей коже.

— Пойдём домой? — спрашиваю, гладя её по волосам.

— Давай ещё немного погуляем. Я так люблю снег. — тянет, умоляюще заглядывая в глаза.

Качаю головой, улыбаясь.

Ну вот, и как можно ей отказать? Конечно же, никак. И похеру, что я уже не чувствую пальцев на ногах, а губы потрескались и горят от бесконечных поцелуев на морозе.

— А я думал, что ты у меня теплолюбивая девочка. — улыбаюсь, возобновляя шаг.

— Теплолюбивая. — кивает, подтверждая свои слова. — Но я так обожаю снежные ночи, когда снежинки переливаются в свете фонарей, а снег скрипит под ногами. Когда он ещё не затоптанный, а такой мягкий и пушистый.

Высвобождает ладонь и, раскинув руки и задрав голову к небу, начинается кружиться под светом фонаря. Золотые волосы выбиваются из хвоста и переливаются так же, как и летящие с неба снежные хлопья.

Такая красивая. Такая нежная. Такая неземная. Такая лёгкая. Такая счастливая. Такая моя.

Растягиваю рот в улыбке и иду за ней. Прямо в движении ловлю ладонями за талию и поднимаю вверх. Наш звонкий смех эхом разлетается по пустынным ночным улицам спального района. Ни на секунду зрительный контакт не разрываем.

Голова начинает кружиться, а ноги заплетаться от долгого вращения. Делая несколько шагов назад, заваливаемся в сугроб.

Бля, снега реально намело столько, что до асфальта не докопаешься.

И да, снова смеёмся, целуемся и опять смеёмся.

Даже меня на какое-то время отпускает вся та хренотень, что топит нутро. О страхах забываю, о переживания, о сомнениях. Всё расворяется в зелёных глазах, излучающих тепло и радость.

— Люблю тебя, любимая. — толкаю, прижимаясь к губам, а потом поднимаюсь на ноги. таща свою девочку следом.

— И я тебя люблю! — выкрикивает, отпуская мою ладонь и заваливась обратно.

— Настя, харе валяться. Замёрзнешь. — бурчу, а самого новый приступ смеха накрывает.

До дома добираемся уже во второй половине ночи. Уставшие. Промёрзшие до костей. Одежда в сосульки превратилась. Щёки, носы и подбородки лёдяные. Губы растрескавшиеся. Настолько окоченевшие, что даже пальцы не слушаются, но пиздец какие довольные и счастливые.

Впервые за долгие годы я почувствовал себя мальчишкой, который может валяться в снегу и швыряться снежками, и не бояться, что дома мне за это влетит от отца. И пусть с огромном запозданием, но я стал самым обычным пацаном без страхов. И похеру, что мне через неделю двадцать пять. Сегодня мы, хоть и на время, отпустили все свои проблемы и просто побыли детьми. Только отперев дверь квартиры, сознаю, насколько сильно нам обоим необходима была эта эмоциональная перезгрузка, иначе мы бы просто свихнулись.

Настя замирает посреди коридора, больше похожая на снежную бабу. В снегу от подошв ботинок до самой макушки. Стягивает заледеневшими пальцами перчатки, но никак не может ухватить язычок молнии. С улыбкой расстёгиваю её куртку и помогаю стащить её. Бросаю прямо на пол. Следом летит шарф, шапка и даже штаны.

— Иди грейся в душ. — смеясь, отпускаю ей шлепок по окоченевшей заднице, отчего любимая аж подпрыгивает с визгом.

— Сволочь. — бросает, стукая меня по грудине.

Ловлю её руки и кладу на левую сторону, где до треска колошматит сердце, не позволяя уйти. Она поднимает на меня глаза.