Моя купель

Сквозь толщу огня и дыма посыпались фугасные и осколочные бомбы. Гудение новых и новых армад «хейнкелей» и «юнкерсов» теперь растворилось в грохоте взрывов и реве пожаров.

Закачалась земля, подпрыгивают степные дали за Волгой... Армады тяжелых и средних бомбардировщиков волна за волной накатываются на город, разрушая районы в шахматном порядке, квадрат за квадратом. Зенитные батареи одна за другой умолкают. Подавленные массированными ударами бомбардировщиков, они ведут огонь лишь отдельными орудиями уцелевших расчетов. Земля будто обмякла и стала зыбкой. Горят жилые кварталы, рушатся здания...

На Дар-горе я нашел армейских телефонистов. Они помогли мне связаться с начальником политотдела армии. К переправе не прорвался, прошу дать двух-трех бойцов из комендантского взвода.

— Ни одного человека дать не могу, пробивайся сам!.. — ответил начальник, и разговор прервался.

С почерневшего от дыма неба продолжают сыпаться бомбы. Все основные коммуникации города — водопровод, канализация, электросеть — выведены из строя.

В городе разрушены почти все крупные здания. Вся центральная часть объята пламенем невероятно больших масштабов. От большого перегрева воздуха и сотрясений поднялся небывалой силы ветер. Он удлиняет огневые крылья пожара, и теперь кажется — воспламеняется небо и все пространство до горизонта.

Вечером возле паромной переправы встретил заместителя начальника политотдела армии Алексея Дмитриевича Ступова. У него на груди значок депутата Верховного Совета РСФСР. Ступов помог протолкнуть полуторку на паром и тут же передал мне распоряжение члена Военного совета армии: я включен в оперативную группу штаба армии при корпусе народного ополчения.

— Мы оставляем тебя тут временно, дня на три, — пояснил Ступов и, помолчав, уточнил: — Потом явишься в отдел кадров за назначением...

Штаб корпуса народного ополчения находился в Комсомольском садике, рядом с обкомом партии.

— «На подступах к Сталинграду не прекращаются кровопролитные бои, — диктует телефонист сводку в редакцию областной газеты. — Противник, не считаясь с потерями, рвется в город. Но повсюду наталкивается на стойкое сопротивление. Мужественно сражаются зенитчики. Многие из них погибли в неравном единоборстве с вражеской авиацией и с танками. К позициям батарей полка ПВО прорвались немецкие танки. Свыше двадцати атак отбили зенитчики, не пропустив врага в город...»

Постепенно выясняется обстановка на подступах к тракторному заводу.

Во второй половине дня фашистские части появились в районе рабочего поселка Орловка, что в трех километрах севернее тракторного завода. Находившийся на танкодроме учебный батальон завязал с ними бой. Связной, присланный начальником штаба, просил поддержать истекающий кровью батальон. Командование корпуса народного ополчения отдало приказ своим частям выступить против прорвавшейся группировки немецко-фашистских войск в районе Орловки и Рынка.

Боевые позиции в районе самого тракторного завода занял истребительный батальон тракторозаводцев. Туда же выдвинулся батальон танковой бригады ополченцев. На заводе спешно сформированы вооруженные отряды — две тысячи бойцов. Это рабочие тракторного завода.

Из штаба фронта сообщили: на тракторозаводской участок фронта срочно выдвигаются из резерва командования танковая и стрелковая бригады.

Наступает ночь, но она не приносит ни прохлады, ни успокоения. Фашистская авиация продолжает бомбардировку города. В черном небе то и дело вспыхивают осветительные ракеты. Становится светло, как днем при ярком солнце. В развалинах копошатся женщины, старики.

Сколько горя и страданий принесла эта варварская бомбардировка! Сколько она унесла человеческих жизней, скольких оставила калеками, скольких сиротами!

Эту ночь я провел за веслами рыбацкой лодки: помогал спасательным дружинам переправлять за Волгу осиротевших детей, раненых, потерявших кров женщин и стариков. Кровавые мозоли заметил только на рассвете. Ладони вспухли, пальцы одеревенели, боялся, лишусь возможности держать оружие. Помогли санитары медпункта лодочной переправы: промыли раны раствором марганцовки, и все обошлось без осложнений.

...Три дня и три ночи идут упорные, непрерывные оборонительные бои на северных подступах к Сталинграду. Гитлеровцы захватили там господствующие высоты, с которых ведут обстрел города, рвутся к Мамаеву кургану.

Фашистская авиация засыпает город листовками, в которых враги силятся уверить защитников города, что сопротивление бесполезно и бессмысленно, что дни Сталинграда сочтены. В конце каждой листовки обычная фраза: «Лучше всего сдаться».

Как бы в ответ на это улицы и переулки перекрываются противотанковыми препятствиями. На площадях и пустырях роются окопы, устанавливаются железобетонные колпаки для пулеметных точек.

Истребительный батальон и танковая бригада СТЗ вместе с зенитчиками не дали противнику ворваться в район тракторного завода. На речке Сухая Мечетка наступление гитлеровцев остановлено. Попытка врага с ходу захватить Сталинград провалилась.

Утром 25 августа на особо угрожающих направлениях были поставлены замаскированные танки. Рабочие тракторного завода за одну ночь отремонтировали 60 танков и 45 тягачей. Такой высокой производительности труда в истории завода еще не было.

Рабочие завода «Баррикады» дали 100 пушек.

Перед тракторным заводом образовался первый городской участок фронта. Прочный и неприступный. В городе формировались новые рабочие отряды. Все, кто мог, брали в руки оружие.

Так час от часу возрастала боеспособность Сталинградского корпуса народного ополчения. Опаленные огнем бойцы и командиры этого корпуса в жестоких боях отстояли подступы к тракторному заводу, не пустили гитлеровцев к его станкам и агрегатам. Завод оказался на передней позиции вооруженной борьбы с захватчиками. Сражался с танками врага и продолжал безостановочно ковать оружие.

Три дня и три ночи — и каких, подумать только, люди дышали огнем, не видя неба и солнца! — оставили в моей памяти нетускнеющие отпечатки, будто это было только вчера и я еще продолжаю дышать гарью испепеленного города.

...Удивительное свойство памяти: она стремительно перекидывает тебя из настоящего в прошлое и возвращает обратно, словно для нее нет ни расстояний, ни барьеров времени — все сжато и уплотнено в одном мгновении.

И пока Митрофан, поглядывая на потолок, произносил несколько невнятных фраз, я уже успел не только вспомнить о тех днях Сталинграда, но и проверить себя: где, на каком участке обороны города мог встретиться с ним во второй раз. Кажется, нигде больше не встречался. Нигде... Тогда почему же он подослал ко мне двух вроде пьяных мужиков и женщину с грудным ребенком? Они требовали от меня признать его заслуги и просить у него прощения за какие-то обиды...