Моя купель

Какие силы могут увлечь человека туда, в адский огонь, если он видит и физически ощущает его неистовый жар?

А ведь речь ведется не о храбрецах одиночках, не о каком-то редкостном смельчаке герое. Здесь готовились к броску в огонь более десяти тысяч молодых советских людей, крепко любящих жизнь и знающих ей цену. Какая же сила вела их на такой исключительно мужественный шаг?

...Размышляя сейчас о том, что пережил каждый перед началом переправы, я смотрю в лицо Митрофану и жду, что он скажет о себе, о своем участии в тех событиях, но он не спешит и, кажется, думает о чем-то своем, изрекая не очень ясные фразы о просветлении сознания. Лицо его то каменеет, то оживает, и зрачки глаз суживаются. Мои вопросы разоружают и угнетают его. Ему неудобно перед самим собой, перед Зинаидой, которая смотрит на него не отрываясь. И теперь я уже вслух отвечаю на те вопросы, которые волновали меня на переправе и здесь...

— Есть в душе каждого советского человека великое и неистребимое стремление — утверждать веру в себя, завоевывать доверие товарищей, презирать трусость.

Когда бойцы и командиры нашей дивизии увидели, что в раскаленных камнях Сталинграда сражаются не только обученные воины, но и рабочие, народные ополченцы, что им нужна помощь, их надо выручать, у каждого созрело решение — одно-единственное — поскорее быть в Сталинграде. Теперь коммунисты и комсомольцы обсуждали на собраниях лишь главное и неотложное: кто первым должен высадиться на сталинградском берегу Волги и как надо воевать в огне. Было решено использовать все виды маскировки. Переправиться в высшей степени организованно. Действовать скрытно, да так, чтоб обрушиться на врага внезапно со всей яростью сибиряков...

Помню, встретил возле раскидистого дуба, невдалеке от причала, Гаврилу Протодьяконова, командира противотанкового орудия. Смекалистый якут обувал ноги лошадей в мешки с травой. Орудия погрузят на железную баржу, поэтому нельзя допустить, чтобы лошади гремели подковами.

— Тихо будем шагать, потом германские танки стрелять, точно стрелять, хорошо стрелять, — уговаривал он лошадей.

А вот наш земляк Георгий Кузнецов, младший лейтенант, оружейник. Его я застал у лодочного причала, где он был занят погрузкой своих инструментов. Две сумки на нем с железками неимоверной тяжести, ноги вязнут в песке, весь прогибается, но что поделаешь — оружейнику положено быть в лодке с инструментами.

Василий Дупленко, отличный спортсмен — лыжник, футболист, верткий, выносливый, решил попытаться переплыть Волгу с автоматом.

— Назад!

— Назад дороги для нас нет, — ответил он.

Командир все же удержал его от смелого, но безрассудного поступка.

— Прибереги силы бить фашистов. Тут спортивные рекорды ни к чему...

Кенже Жетеров, наш кулундинец, старшина медслужбы, долго подкрадывался к замаскированному под берегом катеру и, когда объявили погрузку, попытался опередить всех.

— Куда прешь, кто ты такой?!

— Ребята, у меня полная сумка белого стрептоцида! Комиссар сказал достать, я достал. Сильное лекарство, хорошо раны затягивает. Мне нельзя отставать. Хотите, дам по порошку.

— Что ты нас раньше срока лекарствами пичкаешь? Отстань.

— Нельзя отставать. Комиссар сказал...

Загремели залпы артиллерийского прикрытия переправы, и баржа отошла от восточного берега. На середине Волги светло как днем. Гитлеровские пулеметчики ведут огонь из крупнокалиберных пулеметов. Пули находят цели, но на барже раненые не стонут, убитые не падают, их придерживают товарищи. Так мы условились перед погрузкой: враг не должен видеть, кто падает от пуль и осколков... Вражеские артиллеристы ловят паром в вилку. Недолет! Перелет!.. Сейчас будет залп, но никто не шелохнулся. Все в готовности оказать друг другу помощь, и оружие наизготове к атаке с ходу. Вот и мертвое пространство! Высадившись на берег, мы с ходу вступили в бой за Метизный завод.

— Да простит меня бог, — переведя взгляд с потолка на свои развернутые ладони, сказал Митрофан. Произнес иным голосом, чем говорил до этого, и тем дал понять, что будет высказывать свои суждения открыто, беря грех на душу. — Туда, в адский огонь, через горящую Волгу шли обреченные, шли на потеху дьяволу.

— Кстати, в нашей дивизии был целый батальон «дьяволов», — прервал я его, вспомнив один из эпизодов Сталинградской битвы.

Было это так.

22 сентября 1942 года, накануне своего дня рождения — ему исполнялось 52 года, — Фридрих фон Паулюс направил ударные силы своей армии на разгром и уничтожение защитников заводского района.

Фюрер дважды приказывал взять Сталинград — 25 августа, затем 10 сентября, но творилось что-то невероятное. Дивизии шестой полевой армии — эти «алмазные наконечники стратегических стрел вермахта», сосредоточенные в руках покорителя многих городов Европы, вдруг наткнулись на гранитную скалу невиданной прочности. Неужели есть что-то прочнее алмаза? Нет, не может быть! Кто в состоянии выдержать напор сотен тысяч верных фюреру солдат и офицеров, такой огненный шквал артиллерии, авиации, танков, какой обрушился на Сталинград?!

Невероятное, непостижимое происходило в жизни. Вся гитлеровская армада остановилась перед какими-то отрядами рабочих с бутылками и гранатами на северной окраине тракторного завода. Застряла в развалинах центра города перед обреченными одиночками. Подобное не повторится! Огнем, лавиной огня — тротилом, термитом — подавить сопротивление! Раскаленным металлом снарядов, бомб, мин уничтожить, испепелить все живое! Ливнем горячего свинца проложить через руины путь к Волге!

И как раз в день рождения Паулюса, 23 сентября, когда обозначился прорыв к Волге между заводом металлических изделий и «Красным Октябрем», полки 284-й дивизии вышибли гитлеровских захватчиков с занятой позиции, вышли на северное плечо Мамаева кургана и стали угрожать флангу немецкой группировки войск, ведущих бой в рабочем поселке. Вместо поздравлений Паулюс получал оперативные сводки одна тревожнее другой: потерян ключевой Мамаев курган, контратака русских в заводском районе...

— Утопить фанатиков в огне, — передали из фашистского штаба на аэродромы и артиллерийские позиции.

Паулюс в отчаянии решился разбить и воспламенить резервуары с нефтью и бензином, расположенные у подножия Мамаева кургана. Тысячи тонн горючего, так необходимого для машин и танков захватчиков (потому они не бомбили этот участок до сей поры), превратились в гигантское извержение вулкана. Дрожала земля. Языки пламени лизали небо. Казалось, нашим бойцам осталось только единственное — ринуться к Волге, искать спасение в воде... Но этого не произошло.

Из огня вырвался отряд моряков. Он устремился в атаку лавиной. Моряки на ходу, не выпуская из рук оружия, сбрасывали с себя дымящиеся бушлаты. С невероятной быстротой, стремительно достигли они улиц рабочего поселка. Опрокинули противника, прогнали до самого авиагородка. «Лавину атакующих моряков мы приняли за нашествие дьяволов», — говорили пленные на допросе.

Утром 24 сентября я сопровождал к морякам члена Военного совета армии Кузьму Акимовича Гурова. Он вызвал меня как одного из участников той атаки.

Мы пробирались по дну оврага Банный. К ногам прилипал песок, из которого огонь не успел высосать нефть и мазутные осадки. Сапоги дымились, местами на них плясали куколки в красных сарафанах. Там, где овраг огибал территорию нефтехранилища, стали попадаться на глаза останки сгоревших в огне защитников города. Они лежали лицом к врагу — это я хорошо помню...

Рваная арматура разрушенного трамвайного моста, свалившиеся в овраг вагоны, горелое железо, исковерканные конструкции перекрытий мясокомбината. На каждом шагу хватала за полы плащ-накидки колючая проволока.