Моя купель

— Кто тут старший?

— Могу ответить за него, — отозвался командир дивизиона кочующих орудий.

— Кто вам разрешил? — перебил его нетерпеливый, с начальствующим тоном, голос. — Кто вам разрешил занимать это помещение?

— Сами себе разрешили, — ответил капитан. — Выбили фашистов, разумеется, с вашего позволения, и решили здесь отдохнуть.

— Найдите другое помещение для отдыха.

— Почему? Извольте объяснить.

Капитан был сегодня раздражен: погиб его верный ординарец, но сейчас он разговаривал подчеркнуто вежливо, видимо, для того, чтобы подавить в себе гнетущую грусть.

— Это особо важный объект.

— Ну и что же?

— Мы из особого полка по обеспечению охраны таких объектов. Поэтому предлагаем сейчас же освободить это помещение.

— Отдохнут люди — и освободим, — ответил капитан уже другим тоном.

— Не разрешаем.

— Что?! А где вы были, когда мы брали этот дом?.. — голос капитана начал срываться.

— Не ваше дело, — послышался ответ.

Это возмутило и майора Григорьева. Он отложил наградные листы в сторону и направился к выходу, чтобы посмотреть, с кем разговаривает командир дивизиона.

Но оттуда уже неслось:

— Ах, так... Кругом! Шагом марш!..

Каждое слово этой команды прозвучало так внушительно и с такой властью, что майор Григорьев успел увидеть только спины тех, кто приходил сюда с таким требованием.

Не прошло и часа, как сюда пришел целый взвод во главе с полковником. Все с автоматами, в касках, в новом обмундировании, свежие, стройные, в суконных брюках. В сравнении с обросшими, усталыми, запыленными солдатами, разбросавшимися во сне по углам и посреди подвала, эти выглядели так, что их не стыдно было провести по центральным улицам Берлина и там сказать — смотрите, други и недруги, вот какая армия, какие бойцы пришли сюда!

Разговор с полковником продолжал капитан. Он начал, он и должен кончать, назвав себя, старшим. К тому же кто-то из тех, что пришли сюда с полковником, показал на него, поэтому майор Григорьев не стал вмешиваться в разговор.

— Почему до сих пор не освободили помещение? — спросил полковник.

— С какой стати? — вопросом на вопрос ответил капитан.

— С кем вы разговариваете?! — возмутился полковник.

— С вами, — ответил капитан.

— Извольте держать себя как полагается. Я командир полка по обеспечению охраны особо важных объектов.

— Очень приятно! Охраняйте, мы не будем вам мешать.

— Я требую немедленно освободить это помещение.

— Ваше требование будет выполнено через семь часов. Возобновим штурм и освободим. Видите, люди отдыхают...

— Значит, вы не подчиняетесь законному требованию? — заключил полковник.

— Насчет законных требований — надо разобраться, — возразил капитан.

— До свидания, — сказал полковник.

— Счастливого возвращения, — сказал капитан.

Полковник и сопровождающий его взвод автоматчиков повернулись и зашагали к выходу.

В полночь майора Григорьева вызвали в штаб дивизии, затем в штаб корпуса.

— Где вы были, когда в расположение вашего батальона пришли товарищи из особого полка? — спросил прокурор армии.

— В батальоне, — ответил майор Григорьев.

— Чем вы занимались?

— Писал наградные реляции.

— На кого? — спросил присутствующий при этом начальник штаба корпуса.

— Вот, пожалуйста, посмотрите. — Майор Григорьев передал пачку наградных листов.

Наверху лежал лист, заполненный на командира дивизиона кочующих орудий.

— Так, так, — сказал начальник штаба, — разгильдяя представляете к такой награде, которая вручается только по Указу Президиума Верховного Совета.

— Он действительно достоин этого, — подтвердил майор Григорьев.

— Достоин... — Начальник штаба свернул лист вдвое, затем вчетверо. — Судить его мало. Всю войну кочует...

И посыпались клочки изорванного листа под стол, под ноги прокурору.

Когда майор Григорьев вернулся в батальон, здесь уже не было ни командира дивизиона, ни его кочующих орудий. Как потом выяснилось, артиллеристы умели отводить своего командира из опасных зон. Кто-то из них привез сюда армейского терапевта, который, увидев капитана, без разговора выписал направление во фронтовой специализированный госпиталь и вызвал для него специальную машину. А через час из штаба артиллерии фронта поступило приказание: отдельный дивизион кочующих противотанковых орудий откомандировать в распоряжение командующего танковой армией Рыбалко, которая в этот момент совершала стремительный марш-маневр на Прагу.

Позже майору Григорьеву стало известно, что этот дивизион во главе с тем же командиром — белокурым голубоглазым капитаном — участвовал в разгроме остатков немецко-фашистских войск на территории Чехословацкой республики и в освобождении Праги.

Запись шестая

В сентябре сорок пятого года Вася Гудошников, окончив ремесленное училище, получил путевку в слесарный цех Перовского завода. В те же дни у него появился новый друг, вроде тоже ремесленник. Звали его Алексеем. Он был в военной форме, слесарного дела не знал и приходил на работу как ученик. Смешно было смотреть на такого ученика: станет у верстака, на две головы выше всех ремесленников, в габардиновой гимнастерке, армейские брюки с малиновым кантом, а инструмент в руках держать не умеет.

— Дяденька, — говорили ему ребята, — давай зашпаклюем канты на твоих брюках мазутом.

— Давай, — соглашался тот, — только хочу знать — зачем?

— Сразу видно, в офицерах ходил, а слесарить не приспособлен.

— Научусь.

— Ну-ну, учись! Подшипники швабрить — не команду давать «Направо», «Налево», — подшучивали ребята.

Поселился он в заводском общежитии. Койка досталась ему, как показалось Васе Гудошникову, самая короткая. Ляжет — и ноги некуда девать, хоть отрубай чуть ли не выше коленок. Над этим ребята тоже подсмеивались: дескать, для порядка надо укоротить такие конечности хотя бы на полметра. А он, молчаливый такой, задумчивый, вроде соглашался и ноги обрубить.

Удивительный человек! Придет с работы, присядет к низенькой для него тумбочке, согнется над книгой в три погибели, и ничем не оторвешь его от чтения. Ложился спать позже всех, неохотно, не закрывая книгу, но дежурные выключали свет, и делать нечего — в темноте читают только слепые. Когда раздевался, то от него пахло аптекой, будто до самых костей он был пропитан разными лекарствами. Многие ребята кривили носы, чихали для смеха, потом как-то вдруг свыклись с такими запахами, будто поумнели, так что, когда начинало пахнуть лекарствами, все замолкали — ни звука, ни шороха.

А случилось это после того, как посмотрели на него в умывальнике. Он был в одних трусах, обтирался холодной водой. Сколько же железа и свинца довелось пропустить ему через себя! На нем не было живого места. Грудь, руки, плечи в шрамах и швах. Будто нарочно кто-то неловкими руками несколько раз перекраивал, сшивал и связывал кожу на нем... Ребята обомлели, кто-то даже чуть ли не застонал, кажется сам Вася, от чужой боли, когда ладонь Алексея застряла в глубокой ране на левом боку и заворочалась там, как в бесчувственной банке с обтирочным материалом.