Моя летняя ночь

– Это мои номера, московские адреса, номер моего жетона и военной части. Можете звонить мне в любое время. Приглашение на свадьбу и билеты до Москвы получите по электронке. За дочь не переживайте, с ней все будет хорошо.

– Ты военный? – удивляется мужчина.

– Ага, – киваю я, поворачиваясь к своей русалке, – и у меня всего два дня осталось увала, так что собирайся быстрее.

– А я готова.

Пузатая выходит из комнаты, таща собранную сумку. Выхватываю тяжесть из ее рук. Протягиваю руку ее отцу.

– Я приношу свои извинения за подобное знакомство и тем более за то, как поступил с вашей дочерью, – я должен это сказать. – Я приехал, как только узнал. Вам не о чем переживать. Я позабочусь о ней. Так как я могу к вам обращаться?

– Соколов Андрей Петрович, – мужчина крепко жмет мою руку.

– Кобарь Алексей Владимирович.

– Шикарный захват, – мужик серьезен.

– Еще бы, – горжусь я, – служу России.

– Мне бы присесть на дорожку, – привлекает внимание пузатая.

Папаша тут же вытаскивает из кухни пару табуретов.

Сидим молча, как придурки. Ну а что, раз такая традиция.

***

Я не могу успокоиться. То, что Аня поставила меня в такое дурацкое положение, бесит. Жму на педаль газа, несясь по заснеженному городу. Вот бы в Москве так было – ни тебе пробок, ни толп пешеходов. Красота. Посматриваю иногда на девушку, сидящую рядом. Она расстегнула коричневую норковую шубку и держит руку на животе, опасливо посматривая на дорогу. Вцепилась в ручку дверцы. Ремень безопасности не пристегнут. Может, на пузо давит?

Останавливаю тачку у дома своих стариков. Выскакиваю из машины, обхожу ее и открываю пассажирскую дверцу.

– На выход, – я все еще рявкаю, не могу успокоиться.

Девушка аккуратно ступает на порог машины. Придерживаю ее за локоть, помогая сойти. На меня не смотрит. Да и плевать. Я слишком зол и не могу заставить себя поговорить с ней.

Жму на звонок домофона.

– Это я, – рычу в динамик в ответ на вопрос деда.

– Чего приперся? – рычит дед.

– Дед, открывай, поговорить надо.

– Видеть тебя не хочу. Проваливай.

Ну это уж совсем… охренели что ли все? Злобно смотрю на прячущую глаза Анюту. Понимает, мелкая, что все возненавидели меня из-за ее молчания. Дергаю резко железную дверь. Открыть получается со второго раза. А застройщик болтал, что с безопасностью в этой районе все будет круто. Везде обман!

– Прошу, – клоунски раскланиваюсь, пропуская пузатую вперед.

Аня входит, повинно опустив голову. Куда, интересно, подевались ее шуточки?

Жму на дверной звонок. Баба Марина осуждающе осматривает меня, а вот Анюте лучезарно улыбается. Ну конечно, Анечка у нас девочка хорошая.

– Добрый день, баба Марина, – здоровается миленьким голоском.

– Проходи, милая. Я так рада видеть тебя. Проходи, Анюта.

– А меня ты видеть не рада? – бешусь я.

– И не видела бы еще, – ворчит старушка.

Ну пипец! Прожигаю взглядом рыжую, которая собирается уже расшнуровывать короткие замшевые ботиночки.

– Куда собралась? – резко останавливаю ее. – У нас нет времени на посиделки. Дед! – ору.

– Пошел вон отсюда! – доносится из зала хриплый голос. – Нет у меня больше внука!

– Я привез твою невестку, – кричу, чтобы он точно меня расслышал, – но ты можешь дальше протирать диван. Билет до Москвы на свадьбу пришлю. Хорошего дня, – желаю бабушке уже вежливее, и даже вытягиваю губы в улыбке.

Старушка вытирает глаза полой халата и подходит ко мне.

– Спасибо, сынок, спасибо.

Что-то внутри немного успокаивается от того, как она прижимается к моей груди морщинистой щекой.

– Баб, да я с улицы, холодно же, – прижимаю к себе малюсенькую женщину.

– Ой, у меня же шаньги поспели, вы проходите. Поешьте.

– Нет времени, баб.

– А я бы поела.

Это что за писк слева? Рыжая сглатывает слюну. И правда, только сейчас чувствую разносящийся по квартире аромат свежей выпечки.

– Я от нервов есть хочу, – бормочет себе под нос.

– Что-то ты слишком уж нервная, – шиплю я.

После заполнения желудков бабулиными шаньгами и разговора с дедом, усаживаю Аню снова в машину.

Но как только выезжаем из города она просит остановиться. Ей надо в туалет. В кустах она не может. И правда, застудится. Придется привыкать, что теперь я не один, и организмы у нас разные, к тому же она носит моего ребенка. Ожидаю ее у дверей туалета придорожного кафе.

И через полчаса снова.

И опять.

Мы останавливаемся каждые сорок минут. Молчу. Не хочу с ней разговаривать. Взбесила меня. И девушка тоже молчит. Боится. И правильно. Пусть прочувствует свою вину. Пусть до нее дойдет, что она натворила, скрыв от меня моего же ребенка.

Ребенок! Не могу в это поверить! Я мог вообще не узнать о нем. Вдруг в ее рыжую голову взбрело бы свалить куда-нибудь?

– Знаешь, – еле слышный голос разносится по салону, выводя меня из раздумий, – говорят, погибнуть в автомобильной катастрофе одна из самых лучших смертей.

Пялюсь на нее, пытаясь понять, что она сейчас сказала.

– У тебя мозг совсем повредился на почве беременности?

У меня нет сейчас сил, чтобы разговаривать с ней нормально.

– Если врезаться на такой скорости в дерево или в другую машину, то умрешь моментально, ничего не почувствуешь. Это лучше, чем умирать, например, от продолжительной болезни.

Смотрю на спидометр. Я гоню на двести тридцать, выжимая из тачки почти все, на что она способна, и не замечаю скорости. А в салоне стояла гробовая тишина до того, как Анюта заговорила. Скидываю скорость до ста пятидесяти. Включаю радио, тихо, чтобы разбавить гнетущую тишину.

Анюта разговаривает по телефону с мамой, успокаивая ее. Потом с сестрой. После с отцом. Трещит с какой-то Окси. А после разговоров снова умолкает, засыпая.

Я проезжаю Казань, когда она просыпается и тихим шепотом, как тогда на реке, просит остановиться. Она проголодалась.

Мы в каком-то небольшой населенном пункте, я не запомнил названия. Ищу более или менее приличное место для ужина. На улице уже темно, ночь не за горами. Останавливаюсь у ресторана с дурацким названием «Лосиная долина». Сам тоже проголодался.