Моя летопись
Шрифт:
Я встала в середину под прочную ее перекладину.
Что видели «они» в последнюю свою минуту? Вешают большею частью ранним утром. Значит, вот с этой самой стороны видели они свое последнее солнце. И эту линию гор и холмов.
Пониже, слева, уже начинался утренний базар. Пестрые бабы выкладывали из телег на солому глиняную посуду, и солнце мокро блестело на поливе кувшинов и мисок. И «тогда», наверное, также бывал этот базар. А с другой стороны, подальше, среди холмов, пригнали пастухи гурты баранов. Бараны плотными волнами (как кудри Суламифи) [94] медленно скатываются по зеленому склону, и пастухи в меховых шкурах стоят, опираясь на библейский длинный посох… Какая благословенная тишина! И такая же тишина была и «тогда».
94
С. 164. Бараны плотными волнами (как кудри Суламифи)… — Суламифь (Суламита) — в Ветхом Завете возлюбленная царя Соломона. «…Глаза твои голубиные
Дело совершенно будничное и простое. Несколько человек приводили одного. Ставили туда, где стою я. Может быть, один из пастухов, закрыв глаза щитком-ладонью от солнца, взглянул, что там за люди копошатся на холме…
Здесь была повешена знаменитая анархистка Ге. Красивая, молодая, смелая, веселая, нарядная приятельница Мамонта Дальского [95] . Многие из моих друзей кутили в лихорадочное время в этой занятной анархистской компании. И все эти анархисты казались нам ряжеными хвастунами. Никто не относился к ним серьезно. Слишком долго и хорошо знали живописную душу Мамонта, чтобы поверить в искренность его политических убеждений. Болтовня, поза, грим трагического злодея, костюм напрокат. Интересно и безответственно. Всю жизнь играл Мамонт на сцене Кина [96] , в жизни — в Кина, в гения и беспутство. А умер — как подшутила судьба! — от благородного жеста. Стоя на подножке трамвая, посторонился, чтобы уступить место даме. Сорвался и попал под колеса. А несколько месяцев спустя приятельница его, нарядная и веселая Ге, стояла вот здесь, смотрела, прищурив глаза, на свое последнее солнце и докуривала последнюю свою папиросу. Потом отшвырнула окурок и спокойно набросила себе на шею тугую веревочную петлю.
95
…приятельница Мамонта Дольского. —Дальский (наст. фам. Неелов; Мамонт Викторович (1865–1918) — известный драматический артист; в 1917–1918 гг. анархист; погиб в июне 1918 г., попав под трамвай. (прим. Ст. Н.).
96
С. 164–165. Всю жизнь играл… на сцене Кина… — Кин — из спектакля «Кин, или Гений и беспутство» (по пьесе Александра Дюма-отца, 1836) — одна из самых известных ролей Мамонта Дальского. В основе сюжета пьесы — жизнь великого английского актера Эдмунда Кина (1787–1833). (прим. Ст. Н.).
Играло солнце на глянце глиняной посуды внизу на базаре. Копошились у телег пестрые бабы. А дальше по крутым зеленым холмам медленно сползали пастухи, опираясь на посох. И, наверное, что-то тихо звенело вдали, как всегда звенит в горной тишине. И тишина была благословенна…
Как часто упрекают писателя, что конец романа вышел у него скомкан и как бы оборван.
Теперь я уже знаю, что писатель невольно творит по образу и подобию судьбы, рока. Все концы всегда спешны, и сжаты, и оборванны.
Когда умер человек, всем кажется, что он еще очень многое мог сделать.
Когда умерла полоса жизни — кажется, что она могла бы еще как-то развернуться, тянуться и что конец ее неестественно сжат и оборван. Все события, заканчивающие такую полосу жизни, сбиваются, спутываются бестолково и неопределенно.
Жизнь пишет свои произведения по формуле старинных романов. С эпилогом: «Ирина вышла замуж и, говорят, счастлива. Сергей Николаевич нашел забвение в общественной деятельности…»
Все быстро, торопливо, и все не нужно.
Так же быстро, торопливо и неинтересно пробежали последние новороссийские дни перед неожиданным надуманным отъездом.
— Сейчас вернуться в Петербург трудно, поезжайте пока за границу, — посоветовали мне. — К весне вернетесь на родину.
Чудесное слово — весна. Чудесное слово — родина…
Весна — воскресение жизни. Весной вернусь.
Последние часы на набережной у парохода «Великий князь Александр Михайлович».
Суетня, хлопоты и шепот. Этот удивительный шепот, с оглядкой, исподтишка, провожавший все наши приезды и отъезды, пока мы катились вниз по карте, по огромной зеленой карте, на которой наискось было напечатано: «Российская империя».
Да, шепчут, оглядываются. Все-то им страшно, все страшно, и не успокоиться, не опомниться до конца дней, аминь.
Дрожит пароход, бьет винтом белую пену, стелет по берегу черный дым.
И тихо-тихо отходит земля.
Не надо смотреть на нее. Надо смотреть вперед, в синий широкий свободный простор…
Но голова сама поворачивается, и широко раскрываются глаза и смотрят, смотрят…
И все молчат. Только с нижней палубы доносится женский плач, упорный, долгий, с причитаниями.
Когда это слышала я такой плач? Да, помню. В первый год войны. Ехала вдоль улицы на извозчике седая старуха. Шляпа сбилась на затылок, обтянулись желтые щеки, беззубый черный рот открыт, кричит бесслезным плачем — «а-а-а!» А извозчик — верно, смущен, что везет такого седока «безобразного», — понукает, хлещет лошаденку…
Да, голубчик, не разглядел, видно, кого садишь? Теперь вези. Страшный, черный, бесслезный плач. Последний. По всей России, по всей России… Вези!..
Дрожит пароход, стелет черный дым.
Глазами, широко, до холода в них раскрытыми, смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот,
как жена Лота, застыла, остолбенела навеки [97] и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля.МОЯ ЛЕТОПИСЬ
97
С. 166. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки… — Согласно Библии, прежде чем уничтожить города Содом и Гоморру за грехи их жителей, Бог спас праведника Лота, его детей и его жену, однако приказал не оборачиваться назад. Жена Лота нарушила запрет и была наказана: «Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом» (Быт. 19:26). (прим. Ст. Н.).
Много интересных людей прошло через мою жизнь.
Хочу рассказать о них просто как о живых людях,
показать, какими я их видела, когда сплетались
наши пути. Они все уже ушли,
и ветер заметает снегом и пылью их земные следы.
О творчестве каждого из них писали и будут
писать еще и еще, но просто живыми людьми
не многие их покажут. Я хочу рассказать о моих
встречах с ними, об их характерах,
причудах, дружбе и вражде.
98
В данный раздел включены мемуарные произведения Тэффи, появлявшиеся в разное время в периодической печати, но так и не вышедшие отдельной книгой при жизни писательницы. Рукопись книги «Моя летопись» была послана автором в нью-йоркское Издательство им. Чехова. Однако, пролежав долго в издательстве, она не была опубликована. Лишь спустя три года после смерти писательницы рукопись была возвращена ее дочери Валерии Владиславовне Грабовской. И вскоре фрагменты книги, ранее не публиковавшиеся, стали появляться в журнале «Возрождение» (1955. № 42, 43, 47; 1956. № 49, 50). Публикация открылась воспоминаниями о А. Куприне, В. Мейерхольде и Г. Чулкове, которые предварялись кратким обобщающим вступлением; воспоминания напечатанные ранее, в 1948–1950 гг., в газете «Новое русское слово», начинались с очерка «О Бальмонте». Какой должна была быть последовательность глав книги, сейчас установить невозможно: рукописи с последовательной нумерацией страниц не существует. Хранящаяся в РГАЛИ рукопись составлена из разнородных частей: газетных и журнальных публикаций, машинописных экземпляров, отпечатанных на разных машинках, на разной бумаге, в разное время. Сомнительно, что Тэффи сама составляла эту книгу.
Однако как отправной пункт эту рукопись все же можно принять. Составитель взял на себя смелость построить книгу «Моя летопись — по своему усмотрению. Поэтому сюда входят и те произведения, которых нет в составе рукописи, хранящейся в архиве, но которые по праву могли бы занять в книге соответствующее место (это воспоминания о первых литературных шагах, воспоминания о Распутине и некоторые другие). (прим. Ст. Н.).
Первое посещение редакции
Мои первые литературные шаги были ужасно жутки. Да я, собственно говоря, никогда быть писательницей и не собиралась, несмотря на то что все в нашей семье с детства писали стихи. Занятие это считалось у нас почему-то ужасно постыдным, и чуть кто поймает брата или сестру с карандашом, тетрадкой и вдохновенным лицом — немедленно начинает кричать:
— Пишет! Пишет!
Пойманный оправдывается, а уличители издеваются над ним и скачут вокруг него на одной ножке:
99
Впервые: Сегодня (Рига). 1929. № 270. 29 сентября. (прим. Ст. Н.).
— Пишет! Пишет!
Вне подозрений был только самый старший брат [100] , существо, полное мрачной иронии. Но однажды, когда после летних каникул он уехал в лицей, в комнате его были найдены обрывки бумаг с какими-то поэтическими возгласами и несколько раз повторенной строчкой:
О Мирра, бледная луна!Увы! И он писал стихи!
Открытие это произвело на нас сильное впечатление, и, как знать, может быть, старшая сестра моя Маша [101] , став известной поэтессой, взяла себе псевдоним Мирра Лохвицкая именно благодаря этому впечатлению.
100
С. 170. …самый старший брат… — Лохвицкий Николай Александрович (1868–1933), избрал военную карьеру, был генералом; командовал Русским экспедиционным корпусом во Франции во время Первой мировой войны. (прим. Ст. Н.).
101
…старшая сестра моя Маша… — Лохвицкая Мария Александровна (1869–1905) — поэтесса; окончив в 1888 г. Александровский институт в Москве, выпустила первую стихотворную книжку под псевдонимом Мирры Лохвицкой, который и стал в дальнейшем ее литературным именем. (прим. Ст. Н.).