Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918

«С большим сожалением узнал, что состояние вашего здоровья по-прежнему остается неудовлетворительным.

Военный кабинет поручил мне выразить вам горячую благодарность за те неоценимые услуги, что вы оказали своей стране. Члены кабинета надеются, что столь необходимый для вас отдых восстановит ваше здоровье и вы и дальше будете служить интересам общества.

Если мне будет позволено, я бы также упомянул и о своей личной признательности за все, что вы для нас сделали. Ваше мужество, самообладание и стойкость – пример для всех нас, вы стали достойным продолжателем великих традиций и идеалов своей родины».

Мы провели очень приятный вечер с семьей Финдли, которые любезно пригласили нас на обед в представительство, и 14 января в понедельник в половине восьмого утра выехали в Берген. Из-за какой-то ошибки места для нас не были зарезервированы, и первые три часа нашей поездки нам пришлось ехать третьим классом. Мы приехали в Берген только после полудня и смогли поспать лишь несколько часов, поскольку на следующее утро нам надо было вставать в начале седьмого. Поскольку считалось, что мы должны скрывать наши передвижения от немцев, нас, пока еще было темно, тайком провели на борт королевской яхты «Хеймдаль». Яхта должна была пройти через фьорд к закрытой бухте, куда к одиннадцати часам должен был прийти крейсер, посланный за нами из Лейта. [102] Когда мы туда пришли, дул сильный ветер со снегом. После двухчасового ожидания нам сказали, что теперь шансов на то, что крейсер появится до завтрашнего утра, уже нет, и нам придется провести остаток дня и ночь на яхте. Места на борту было очень мало, но коммодор делал все возможное, чтобы нам было удобно. Он потчевал нас едой и напитками, уступил моей жене и дочери свою собственную каюту, меня поселил в каюту своего первого помощника, а остальных наших спутников разместил на полу в кают-компании.

102

Лейт – порт г. Эдинбурга.

На следующее утро погода немного улучшилась. Между одиннадцатью и двенадцатью часами утра мы увидели крейсер «Ярмут» и двинулись ему навстречу. Однако ветер был еще сильный, и нам пришлось провести его в тихую бухту, где мы смогли подняться на его борт. Капитан Грейс, сын знаменитого игрока в крикет, был сама любезность и изо всех сил старался сделать так, чтобы мои бедные жена и дочь чувствовали себя более или менее сносно во время путешествия по бурному морю. Поскольку я сам не подвержен морской болезни, то с готовностью откликнулся на его предложение пообедать, перед тем как отправиться в путь. Отведав мясного пирога, а также пудинга, я удалился с большой сигарой в свою каюту. Но мне никогда раньше не доводилось испытать на собственном опыте, какие фокусы может выделывать легкий крейсер в штормовом море, и я понес наказание за свою неосмотрительность.

На следующее утро (17 января) мы вошли в спокойные воды и около трех часов дня подошли к Лейту уже при ясной погоде. Наша поездка длилась двадцать восемь часов вместо обычных четырнадцати. В Лейте нас ожидали автомобили, которые доставили нас в гостиницу в Эдинбурге, где адмирал Берни, командующий нашим флотом, поздравил нас с благополучным возвращением. После ужина, который прошел очень весело, мы сели на ночной экспресс в Лондон и прибыли туда на следующий день рано утром, пробыв в пути одиннадцать дней. Мой друг Иен Малькольм встретил нас на вокзале Кингс-Кросс и передал поздравления с прибытием от премьер-министра и мистера Балфура.

В тот же вечер я получил весьма любезную и милостивую телеграмму от короля, в которой он поздравил нас с возвращением на родину, а когда их величества вернулись в Лондон, мы удостоились чести позавтракать с ними в Букингемском дворце. Лорд-мэр, сэр Чарльз Хансон, письмом пригласил нас на обед в свою официальную резиденцию Мэншн-Хаус и также от лица города Лондона выразил восхищение тем, как я держался, несмотря на трудности, вызванные тремя последовательными сменами режима. Все, включая прессу, были ко мне внимательны и дружелюбны. На нас посыпались приглашения на обеды, как на частные, так и на официальные, и, как заметила в разговоре со мной одна дама, на некоторое время я стал «модным» послом. Кроме нескольких долгих бесед с мистером Балфуром, мне выпала честь завтракать с премьер-министром и обсуждать с ним положение в России. Я также присутствовал на двух заседаниях правительства на Даунинг-стрит, где мне был оказан самый сердечный прием. Лорд Керзон заверил меня, что телеграмма, которую я получил в Христиании, выражала чувства всех членов военного кабинета.

Однако я так устал и умственно, и физически, что во время завтрака у лорда Ридинга, который хотел узнать мое мнение о России прежде, чем отправляться с миссией в Вашингтон, мне стало плохо, и меня отвезли обратно в «Баклендз-отель». Мой доктор сказал, что всему виной переутомление, и прописал мне полный покой. К несчастью, в тот вечер случился сильный воздушный налет, и, поскольку в соседнем коридоре был стеклянный потолок, хозяин потребовал, чтобы я, несмотря на высокую температуру, спустился вниз. Я чувствовал себя так плохо, что мне было уже все равно – разбомбят нас или нет, но мне пришлось подчиниться и провести несколько часов в кресле в коматозном состоянии.

Только после нескольких недель отдыха в Ньюки я смог вернуться к активной работе. Хотя теперь у меня не было никаких официальных обязанностей, в течение полутора лет все мое время уходило на поддержку усилий моей жены по оказанию помощи британским и русским беженцам и освещение русского вопроса перед британской общественностью. Я был председателем полудюжины комитетов, занимавшихся различными сторонами российского вопроса. Я был также президентом Британского Русского клуба, основанного несколькими предпринимателями, потерявшими в России свои капиталовложения. Они понимали, что лишь неустанные совместные усилия дают им надежду спасти хоть что-нибудь от краха. Постепенно этот клуб стал местом сбора для всех, кому небезразлична Россия, и, поскольку большинство его членов было на практике знакомо со всеми особенностями экономической, финансовой и промышленной жизни России, клуб мог предоставлять правительству много полезных сведений по этим вопросам. Я глубоко сочувствовал потерям, которые понесло большинство членов клуба, и поэтому от всего сердца их поддерживал. Так, я никогда не отказывался занять кресло председателя на клубных обедах, если какой-либо высокий гость, как, например, мистер Уинстон Черчилль, удостаивал их своим присутствием.

В первых беседах с мистером Балфуром и другими членами правительства я резко возражал против полного разрыва с большевиками – на том основании, что это даст Германии полную свободу действий в ее отношениях с Россией. Однако я указывал и на тот факт, что мы не можем ни на что рассчитывать со стороны революционеров: Ленин и Троцкий, будучи людьми незаурядными, представляют собой разрушительную, а не созидательную силу. Они могут уничтожать, но не создавать. Их конечная цель состоит в свержении всех так называемых империалистических правительств, и они никогда, сказал я тогда премьер-министру, не будут работать с человеком, который в их глазах олицетворяет империализм.

Когда положение изменилось к худшему, я изменил взгляды, которые я первоначально высказывал. Большевики распустили Учредительное собрание и убили двух бывших министров, одновременно с этим Литвинов в своей речи в Ноттингеме открыто проповедовал революцию. Мы не могли допустить, чтобы неофициальный дипломатический представитель вел в нашей стране активную революционную пропаганду, однако, если бы мы применили к нему дисциплинарные меры, Троцкий предпринял бы ответные меры против сотрудников нашего посольства. Поэтому нам надо было выбирать: или договариваться с большевиками на основании полной взаимности, или полностью порвать с ними и эвакуировать наше посольство. Я склонялся ко второму варианту, поскольку существовала надежда, что союзники окажут материальную поддержку лояльным элементам на юге России, которые пока не подчинились ни большевикам, ни немцам.

Во всех речах, которые я произнес в течение следующих нескольких месяцев как в Русском клубе, так и в других местах, я последовательно выступал за политику вооруженной интервенции. Проблема России, настаивал я, является доминирующим факторов международной ситуации, и, пока она не решена, в Европе не будет прочного мира. Более того, если мы предоставим Россию ее участи, это может привести к тому, что в один прекрасный день Германия получит доступ к огромным людским ресурсам и баснословным минеральным богатствам России. Если же большевики упрочат свое положение, то их агенты и дальше будут распространять подрывные коммунистические доктрины на большей части Европы и Азии. Я поддерживал не крупномасштабное вторжение с той целью, которую противники интервенции именовали завоеванием России, но придание армии Деникина и другим антибольшевистским армиям подкрепления из небольшого добровольческого корпуса, который после заключения перемирия мы могли бы легко собрать как дома, так и среди колониальных войск. Тогда большевистская армия была не так сильна, как сейчас, и горстка британских солдат с танками и аэропланами позволила бы генералу Юденичу взять Петроград. С другой стороны, если бы мы не только поставляли генералу Деникину военное снаряжение, но и послали бы британского генерала во главе небольшого экспедиционного корпуса, чтобы контролировать его действия и удерживать от проведения враждебной политики по отношению к крестьянству, Москва была бы тоже захвачена, и большевистское правительство недолго продержалось бы после падения двух столиц. Нельзя не согласиться, что необходимо было учитывать и финансовые вопросы, а с подоходным налогом шесть шиллингов на фунт нелегко решиться на подобного рода предприятие. Но если бы его цель была достигнута, затраченные деньги оказались бы неплохим вложением. Мы бы в ближайшее время получили возможность открытия торговли с одной из богатейших стран Европы, защитили многие важные британские капиталовложения в России, и с уничтожением большевистской угрозы миру во всем мире у нас было бы больше причин с уверенностью смотреть в будущее.

Я сознаю, что лишь немногие разделяют мою точку зрения по этому вопросу, поскольку наша интервенция оказалась столь неудачной, что все осудили ее как принципиально ошибочную политику. Проводимая без всякого воодушевления, она, несомненно, была ошибкой, и затраченные на нее деньги пропали впустую. Не имея ясной политики и не желая связывать себя какими-либо обязательствами, союзные правительства обратились к полумерам, которые были почти обречены на провал. Одной рукой они поддерживали Деникина, а другую протягивали большевикам. Они снабжали первого военным снаряжением, а вторых приглашали на конференцию в Принкипо [103] – предложение, ставшее непосредственной причиной отступничества большого числа донских казаков и вызвавшее ряд серьезных поражений на юге. Если бы интервенция проводилась по-другому, результат мог бы быть совсем иным. Она бы не подтолкнула сочувствовавших нам русских в большевистский лагерь, в отличие от того, как это произошло в действительности.

103

Великие державы приняли решение организовать на Принкипо (остров архипелага Принцевы острова в Мраморном море) встречу всех воюющих российских сторон и стран, отделившихся от России, а также представителей союзников. Антибольшевистские силы в России сочли этот план оскорблением и предательством, и конференция не состоялась.