Моя (не)любимая бывшая

— Извиняйся давай! — ору на нее. — Ну? Я жду! По-хорошему прошу, один шанс тебе даю…

— Я не буду извиняться! — шипит она. — Я ни в чем не виновата! Я говорила, что не по моей воле…

— Только посмей опять запеть мне свои сказки, только посмей… Только заикнись!

Снежана отшатывается от меня подальше, а потом говорит с обидой:

— А ты что сделал, Барсег? Ты как поступил в ночь нашей помолвки? Тут же нашел себе девушку и член свой в рот ей засунул, еще на видео снял! Помнишь, нет? За волосы меня держал, смотреть заставлял… Один-один у нас!

Я этот момент прекрасно помню. Понимаю, что оно меня не красит.

Но у нас со Снежаной и близко не поровну очков.

Ту девчонку я снял специально для показушного видео, только и сделал, что пару раз ей в рот засунул для вида. Это ни хрена не ставит нас со Снежаной на одну позицию.

— Оставь меня в покое! — просит она. — Хватит травить! Что за детский сад? Серьезно, прошло пять лет, пора уже как-то отпустить, забыть. Сам же говорил…

— Хера с два я тебе что-то спущу, поняла меня? — рычу на нее. — Считай, пожила спокойно и хватит. Я теперь тебя из-под земли достану, если понадобится, я…

— Ты нормальный вообще? — перебивает она. — Мне что сделать, чтобы ты наконец унялся? В гроб лечь, может тогда…

— Нет, в гроб не надо, — качаю головой. — В постель ко мне ляжешь.

Я, собственно, не собирался предлагать такого Снежане. Постель — это последнее, что я планировал с ней. Изначально хотел попросту выпереть ее из фирмы, причинив как можно больше боли.

Но вот сейчас, когда предложение вылетело из моего рта, понимаю — именно это мне и нужно. Чтобы хоть как-то примириться, унять демонов, бушующих внутри, продолжить нормальную жизнь. Именно с ней я должен вытрахать весь свой негатив, с ней, и ни с кем другим. Только тогда смогу отпустить.

Однако Снежана с моим мнением, похоже, в корне не согласна.

— Я никогда с тобой не лягу! — кричит она.

— Еще как ляжешь! — говорю с чувством. — Захочешь сохранить работу, ляжешь. Или с другими можно, а со мной ни-ни? Прямо как во время нашей помолвки…

— О чем ты говоришь вообще? — трясет руками она. — С какими с другими? Уже многих других мне приписал, да?

— А что, все было не так? — запальчиво продолжаю. — Ага, расскажи мне по тридцатому кругу свои сказки. Только вот у меня на них иммунитет. С другим, значит, как за здрасьте и даже на камеру. А со мной вся такая целка-невредимка… Сколько их у тебя было? Хоть раз честно ответь! Блядь!

Когда я это говорю, Снежана вдруг подается вперед, замахивается и бьет меня по левой щеке. Больно бьет! Звук пощечины разносится по всему номеру.

Бессмертная, что ли?

Причем ей этого оказывается мало. Пока я тру щеку, она заносит руку и снова хочет ударить…

Вот только я не из тех, кто подставляет вторую щеку, когда ударили по первой.

Не позволяю ей этого. Перехватываю ее запястье, а потом беру в заложники вторую руку, сцепляю их и одновременно прижимаю Снежану к себе. Она громко охает, но вырваться не может.

Хватка у меня железная.

— Ненавижу! — шипит она мне в губы.

— Взаимно! — отвечаю ей в тон.

Наклоняюсь ниже, веду носом по ее виску, щеке. Чувствую ее обалденный аромат. Ваниль с нежностью… вот такое сочетание реального и нереального. Как же я скучал!

Больше не думаю ни о чем, жестко впиваюсь в ее губы.

Я мну их своими. До боли, до помутнения рассудка.

— Ненавижу… — рычу и снова целую.

А Снежана будто не замечает моей грубости.

Она замерла на месте и позволяет мне себя целовать. Чуть прогибается назад, пускает мой язык в рот. Ей хорошо от того, что я с ней делаю! Ее буквально потряхивает, она хочет еще… Что ж, она получит.

Я тесню ее к стенке, поворачиваю к себе спиной. Быстро дергаю за полы блузки, забираюсь под нежную шелковую ткань.

— Барсег, не надо! — стонет она, когда чувствует мои руки на плоском животе.

Не слушаю. Поддеваю чашки ее бюстгальтера и с наслаждением накрываю ее груди ладонями. Мну их и рычу ей в ухо от удовольствия. Это такое обалденное чувство — сжимать ее холмики. Они безумно приятно заполняют ладонь, они будто для меня сделаны, идеально подходят.

— Барсег! — стонет она.

Но как-то с придыханием стонет. То ли просит прекратить, то ли продолжать.

Левой рукой я обхватываю ее грудь, правой же забираюсь ей под юбку.

И тут сюрприз…

Девушка в чулках!

Ага, сама невинность, пришла ко мне в номер разговаривать разговоры… В чулках!

Откровенная блядь!

Которая меня хочет.

Я сую руку ей в трусики и чувствую, как она сжимает бедра, не пускает меня.

— Расслабься, — командую строго. — Больно не сделаю.

Кое-как протискиваю пальцы между ее ног, без труда нахожу клитор, тру его подушечкой среднего пальца. Слышу стон Снежаны и понимаю — ей до чертиков нравится все, что я с ней делаю.

И все-таки, когда я развязываю халат, стаскиваю с себя трусы, а потом упираюсь членом ей в ягодицы, она просит:

— Барсег, не надо!

Мне эта ее показная скромность поперек горла.

Не слушаю.

Рукой заставляю ее прогнуться, отодвигаю узкие трусики и упираюсь членом в ее мокрые от желания складочки. С силой протискиваюсь внутрь.

Снежана вроде бы абсолютно ко мне готова, влажная дальше некуда. Я должен скользить в ней, легко и свободно. Но нет…

Когда пытаюсь войти, она вся внутри сжимается. Узкая до одури, в нее почти невозможно протиснуться.

Резко двигаю бедрами вперед, тараню ее изнутри, и наконец я в ней. Но как-то неправильно, будто что-то прорываю. Вхожу до упора, еще пару раз двигаюсь туда-сюда по инерции — теперь уже без проблем. В этот момент окончательно понимаю — я ей что-то порвал.

Вытаскиваю член, а он в крови.

Но шокирует даже не это. Шокирует то, что Снежану трясет так, будто она бесшумно плачет.

Я разворачиваю ее к себе, вижу слезы на щеках.

— Что за кровь? — спрашиваю с надрывом.

— Догадайся! — кричит она сквозь новый всхлип.

А во взгляде столько обиды, столько потаенной боли, что меня пробирает до самого нутра.

Это что получается, я ее сейчас девственности лишил, что ли?

Сказать, что я удивлен, — ничего не сказать. Мягко говоря, неожиданный исход. Настолько неожиданный, что в него трудно верится.

Девственница, ага…

Двадцатичетырехлетняя девственница, блядь. Это ж так обычно и бывает. Девчонка в девятнадцать начинает куролесить, а в двадцать четыре она вдруг — бах! — и невинна.

Бред.