Моя незнакомая жизнь

Людмила Макаровна бледная, с сумасшедшим взглядом больших голубых глаз. (Виктору достались ее глаза, но не ее характер. Или нет? Не знаю.) Эта женщина не заслужила такого горя. Она сама тащила семью – сына, ставшего рокером, и мужа, который вечно лежал на диване и был вечно всем недоволен. Я не понимала, отчего она его не выгонит, но дело было не мое, поэтому и не вмешивалась. А теперь у матери забрали смысл жизни. Даже внуков не осталось. А женщине нужны дети, собственные и внуки, такая у нас ментальность. Это в Америке усыновление будничное и привычное явление, у нас все не так. Ребенок должен быть родным или, по крайней мере, частично родным. У Витькиной матери никого не осталось. Она жила и дышала только сыном, а теперь… Разве что какая-нибудь ушлая девка умудрилась забеременеть от Витьки и потом объявится.

Толпа плотная и замерзшая. Я рассматриваю лица – кто-то знаком, кого-то впервые вижу. А вот молодая женщина с белым, как стена, лицом и искусанными до черноты губами. Я не знаю ее, видимо, из Витькиного урожая последнего времени. Почему-то она выделяется из толпы. Может, оттого, что глаза ее кричат?

– Глянь, – киваю на нее Панкову.

– И что?

– У нее такой вид, словно она сейчас хоронит самое дорогое.

– Может, так и есть. Борецкий был действительно чертовски красив.

– Красивых много, главное – Витька не был сволочью. Вашего мужского козлизма в нем было по минимуму.

– Мило… Ладно, присмотрим за девицей.

Толпа начинает двигаться, люди идут мимо гроба – началось прощание. Я не хочу подходить ближе, не хочу смотреть на то, что лежит в гробу, потому что там не Витька.

– Идем, не будем привлекать внимание, – тянет меня в очередь Игорь.

Неужели непонятно, что я не могу этого сделать? Потому что… Не могу, и все.

– Рита…

Измученный взгляд Людмилы Макаровны прожигает меня. Господи, какое страшное горе у женщины! Это же ее единственный сын, единственная надежда. Не надо было приходить сюда, теперь неделю буду слоняться, как отравленная лошадь.

– Тетя Люда, мне очень жаль Виктора…

– Рита, детка, не уходи сразу, побудь немного еще.

– Я не…

– Он любил тебя.

Нет, Витька любил только себя – но так уж он был устроен. Во многих вопросах Борецкий оставался большим ребенком. В нем странным образом сочетались цинизм и детская доверчивость, может, поэтому и притягивал к себе всех без исключения женщин. Была в нем какая-то харизма, первобытная сексуальность, не знаю, как это назвать. Но одного его взгляда хватало для того, чтобы девяносто девять женщин из ста начинали вокруг него брачный танец.

– Потом вам позвоню, а сейчас мне пора идти, – выдыхаю я.

Людмила Макаровна меня уже не слышит. Она упала сыну на грудь, обхватила его руками и застыла. Не могу этого выдержать, не могу на это смотреть, не хочу об этом думать. Я хочу пойти домой и спрятаться от всего. Нет, не буду ждать, пока все закончится, и пусть полиция как хочет, так и справляется, а я больше не в силах выдержать все это, потому что у меня тоже есть сын, и я не могу даже допустить, что было бы, если… Нет! Такого с моим мальчиком никогда не случится! Он будет жить долго и счастливо, у меня появятся внуки – дети моего сына, моя кровь. Я хочу домой. И немедленно ухожу отсюда, а Игорь, если ему надо, пусть сам тут торчит.

Оторвавшись от толпы, я поворачиваю в сторону выхода с кладбища. Холодно-то как…

– Рита, подожди! – окликает меня Рустам, гитарист из Витькиной рок-группы.

Рустам не то узбек, не то казах – короче, он из Азии. И рожа у него соответственная. Но выглядит симпатично, потому что от родительницы-славянки ему достались зеленые глаза и вполне европейское лицо. Мать произвела его на свет от какого-то заезжего азиата, это факт. Тот, понятно, бросил ее, а Рустам остался. Парень не знает никакого языка, кроме русского, и чуть азиатские черты лица ему иногда мешают. Когда-то у нас с ним был короткий роман. Человек он вообще-то хороший, но я тогда рассматривала каждого мужика как потенциального отца для моих детей, а Рустам для данной роли не годился принципиально.

Сейчас, со своей гитарой, он выглядит вполне по-дурацки посреди замерзшего кладбища. Никогда не понимала рокерских заморочек вокруг музыки. Ладно б еще музыка была как музыка, а то недоразумение одно.

– Подожди!

Жду, хоть и холодно. Что ему от меня понадобилось?

– Шевели копытами, Рустик, я замерзла, как стая айсбергов.

– Я на машине, могу тебя подвезти.

– Классно.

Мы идем к воротам и молчим каждый о своем. Так много лет прошло с того момента, как мы виделись в последний раз, сейчас вот снова наедине, а от меня прежней не осталось ничего. Рустам же так и остался тощим высоким парнем с длинными черными волосами, собранными на затылке в хвост. Наверное, ему странно видеть меня такой, какая я стала, но мне, если честно, все равно.

Около ворот кладбища припаркованы машины и несколько автобусов с боковыми зеркалами, обвязанными полотенцами. Зачем так делается, неизвестно, но – принято, и меня это бесит до ужаса. Какая, на хрен, разница, есть на авто полотенца или нет? Но люди упрямо цепляют их – принято же! Когда и кем? И что будет, если нарушить порядок? Неизвестно.

– Вот моя машина, садись.

Ничего себе колесница! Новенький синий внедорожник призывно поблескивает боками. В салоне холодно, но джигит, хозяин железного коня, включает климат-контроль и обогрев сидений. Теплый воздух приятно ласкает руки, снизу тоже теплеет… Рустам хорошо устроился? Интересно, каким же образом. Собственно, не мое дело, захочет – скажет сам, не захочет – черт с ним.

– Сейчас согреешься. – Заводится двигатель, урчит утробно. – Что же ты бросила своего спутника?

– Это не спутник, а полиция.

– Вот как? Любопытно…

– Ничего любопытного. Давай, Рустик, рассказывай, что тебе от меня надо, нечего ходить вокруг да около.

– Эх, Рита, Рита… Ты всегда была буквальная, как камень в почке.

– А чего тянуть резину?

– Ну, хотя бы ради приличия.

– Слушай, засунь свои приличия… Сказать, куда?

– Не надо, сам знаю. – Рустам тонко улыбается. – Я многое знаю о тебе, Рита.

– Ага, черта лысого…

Машина выруливает на шоссе. Бестолочь Игорь привез меня сюда и бросил, теперь вот сиди, Рита, в чужом авто и слушай чушь, которую несет чокнутый владелец. В принципе, когда-то Рустам был очень хорошим парнем, но прошло уже много лет, и кто знает, каков рокер теперь. Такой «танк» стоит кучу денег, и он не вяжется с образом бедного музыканта. Витька, собственно, тоже что-то зарабатывал, но именно «что-то». Или нет? Не в курсе, никогда не интересовалась.

– Я не думал, что ты придешь.

– И не собиралась. Но полиция пристала – мол, вероятно, увидишь что-то подозрительное… Болваны! Бедная Людмила Макаровна…

– Да, страшная вещь – смерть. И ты заметила что-то подозрительное?

– Я и не смотрела. Пускай полицейские выискивают, им за это деньги платят.

– Ну, да. Рита, ты совсем не изменилась.

– Кому-нибудь другому расскажи. Когда ты научился так бессовестно врать?

– Я не вру. Внутренне ты все та же, а внешность… Я еще не решил, стала ли ты хуже. Другой – да, но хуже – пожалуй, нет. Как живешь, Рита?