Моя Оборона! Лихие 90-е. Том 4

— Да черт его знает, — сказал Степаныч. — Мокруха — дело гадкое. Потом не ототрешься. Проблем будет куча. Вон, Фима до сих пор трясется, переживает, что к нему нагрянут менты.

— Сначала, — шепнул Степанычу я, — мы Мирона используем. А там уже посмотрим.

Степаныч нахмурил свои пушистые брови. Задумчиво посмотрел на Мирона.

— Ну и че ты, Витя, задумал?

— Мужики, — позвал я всех остальных.

Фима с Женей приблизились, мы стали в кольцо.

— Мясуховские от Обороны теперь не отстанут. Будут меня доканывать. Надо как-то Горелого отвадить, что б отстал.

— Как? — Спросил Женя.

— Пока не знаю. Но, может, чего-то с этого вытянем. Допросим, а там уж думать будем.

— Ну лады, — согласился Степаныч.

— Щас мы его для убедительности сначала припугнем, — начал я. — Это он только строит из себя крепкого орешка. А щас впечатлится — заговорит. Кому охота помирать за чужое бабло?

Все согласились, и тогда я начал уже громким голосом:

— Короче, ща будем решать, грохнуть его или мож, что другое придумаем.

— Что ж ты придумаешь, Летов? — Поднял голову Мирон. — Грохнете вы меня. Че ж я, по вашим харям не вижу?

— А это, Мироша, уже будет зависеть от того, че ты нам интересного расскажешь.

Мы подошли к Мирону, сели кто на чем: Фима подвинул маты, занимавшие стол, и опустился на освободившееся место; Степаныч присел на старый пузатый телевизор, стоящий у стенки; Женя, кряхтя, расположился прямо на стопке матов, вытянул заживающую ногу. Я остался стоять перед Мироном. Достал ПМ.

— А что тебе рассказать? — Понуро бросил бандит. — Что тебя Горелый хочет хлопнуть? Так это ты и сам должен был понять. А больше ничего я не знаю.

— Что знаешь о делах Горелого? О терках? Может он с кем закусился? Или еще чего?

— Да нет у него ни с кем терок, — чуть не сквозь зубы проговорил Мирон. — Так, мелочь одна. У нас все схвачено. Черемушенские разбиты. Кирпичный их с боков подъедает. Наш бизнес идет. Тишь да гладь.

— Ну, — я переложил ПМ из руки в руку и обратно. — Раз уж ты такой бесполезный, придется тебя вывозить. Ты грохнуть меня пытался, Мирон. Тут уже без вариантов.

— Все претензии к Горелому, — сказал он. — Я только исполнитель. Лично против тебя ниче не имею.

Говорил он ровным и будто бы спокойным голосом. Но видел я, как лицо Мирона побледнело. Запекшаяся кровь на его лбу проявилась ярче на фоне побелевшей кожи. Большой синяк на глаз и половину щеки, тоже поменял цвет с ярко-пунцового, на просто насыщенно-синий. Мирон боялся. Страх дрожал также и в его глазах.

— А если скажу, тогда что? — Помолчав, спросил он.

— Смотря, что скажешь.

Бандит отвел взгляд.

— Единственное, что можно придумать, это про стрелку у Горелого с Армянами послезавтра. Братва в одном кабаке побила двух армяней, торгашей каких-то. Но те сами нарвались, мурые больно были. Базарили много. Но крышует их Маленький Чоба. Какие-то его кенты. Будут разборки, кто прав, кто виноват. Правда, это так, ничего серьезного. Не за бизнес базар будет. Разойдутся по мирному.

— Так, ладно, — сказал я. — Фима, на тебе ствол. Посторожи этого. Мужики, отойдем.

Мы со Степанычем и Женей вышли из кабинетика.

— Ну и че? — Спросил Степаныч.

— Есть вариант попробовать натравить армяней с Мясуховскими друг на друга, — сказал я.

Женя со Степанычем переглянулись.

— И как же? — Женя посмотрел на меня с сомнением.

— Рискованно, — признался я. — Но, если все получится, мясуховские могут отстать. По крайней мере, на время. Скажи, Степаныч, плетка твоя где?

— Зарыл, — нехотя признался старик, помолчав.

Я знал, что с винтовкой СВД, которую он когда-то купил для одного тяжелого дела, у Степаныча связаны были очень дурные воспоминания.

К тому времени, как Степаныч ушел из милиции по выслуге, дочка его, Маринка, совсем подросла. Ее отправили учиться в Краснодар, в один из местных институтов. Какой именно, я не помнил.

Маринка была девкой о-го-го. Пацанка, в детстве наравне с мальчишками во дворе дралась. Ну и когда превратилась в красавицу, характер у девчонки остался бойкий. Отцовский, что называется.

Степаныч настоял перед женой, что Маринку можно отпустить одну в другой город. Страна тогда уже менялись, но люди этих изменений как-то не замечали. Никому и в голову не пришло, что может приключиться что-то плохое.

Через полгода после поступления, девочка пропала. Тело нашли в Краснодарском водохранилище через неделю, со следами насильственной смерти. В тот год семья Степаныча развалилась. Жена ушла, а сам он с головой ударился в работу, да и запил в добавок. Еле выкрутился из запоя. Ублюдков, сделавших это с Маринкой, так и не нашли.

В конце восьмидесятых Степаныч уехал в Краснодар на три недели. Говорил, по важным делам. Я никогда не спрашивал у него подробностей всей этой поездки, но знал, что с собой он увез купленную из-под полы, у знакомых, СВД.

— А почему ты спрашиваешь, Витя? — Угрюмо проговорил Степаныч.

— Дело намечается правда очень рисковое. Нужен хороший стрелок и подходящий ствол. Я не буду просить тебя достать винтовку. Если не захочешь, то не надо. Придумаем что-то другое.

Степаныч задумался. Взгляд его на пару мгновений остекленел, будто старик на миг заглянул в свои страшные воспоминания.

— Хорошо, — решился он. — Я ее откопаю, но только с одним условием.

Помолчав немного, я кивнул.

Глава 7

— Стрелять не стану. Прости, Витя. Не могу я.

— Понимаю. Ничего. Спасибо, Степаныч.

Ничего не ответив, старик отошел. Направился к мужикам, заговорил о чем-то с Егором.

— Что ты задумал, Витя? — Спросил Женя. — Убить Горелого? Или еще кого?

Я отрицательно покачал головой.

— Нет. Нужно сделать так, чтобы на нас никто и не подумал. По-умному, короче. Попробуем натравить братков друг на друга. Но это будет непросто. А еще опасно.

— Но, если получится, они будут некоторое время грызть друг друга, и Горелому станет не до нас, — докончил Женя. — Но если налажаем…

— Лажать нельзя, — перебил его я.

Согласившись, он кивнул.

— А с мясуховским что?

— Мясуховского в подвал. Отвезем его пока к Степанычу на дачу. Пускай там посидит. А дальше посмотрим.

На этом мы и сошлись.

На все время нашего «собеседования», мясуховский бандит сидел в кабинете, под Фоминым надзором.

В конце концов, из пятнадцати пришедших, наняли мы двенадцать человек. Троих пришлось отсеять. То были ветераны Афгана и при беседе с ними, я заметил отклонения в психике. Пусть, я, конечно, и неспециалист в этом деле, но подобные вещи увидел не только я. Брать этих бедных людей было слишком опасно как для нас, так и для них самих. Тогда, посоветовавшись со Степанычем, я принял решение отказать этим троим.