Моя панацея

— Ты не уедешь больше? Ты останешься?

— Она не уедет, — говорит Максим, а я киваю.

Извините, никто не подскажет, как мне из этого переплёта выбраться?

7. Инга

Когда Ярик отпускает мою руку и снова засыпает, сладко посапывая, Максим кивком головы указывает на дверь. Он торопится, я же ещё несколько секунд смотрю на малыша. В висках стучат молоточки, в ушах звенит — от нервов, наверное. Слишком уж они натянуты.

Ярик такой трогательный, такой маленький и худой. Очень одинокий, и это делает нас чуточку ближе. Он чужой ребёнок, но почему-то кажется, что он несчастен. Слишком горько он плакал, а ещё по-детски ругался на женщину, называл её злой.

Вдруг она его обижает? И самое важное: какое мне-то до этого дело, если моей главной целью должен быть путь на волю.

— Снова запрёшь меня? — спрашиваю шёпотом, когда оказываемся вдвоём в коридоре.

— Разве могу я так поступить с матерью своего ребёнка?

Его голос звучит жёстко. В нём стальные нотки, а ещё усталость. И будто в подтверждение моих догадок широкой крепкой ладонью проводит по лицу. Смахивает тревожные тени, встряхивает головой, а коротко стриженные тёмные волосы в искусственном слегка приглушённом свете кажутся совершенно чёрными. Как и глаза.

— Такими вещами нельзя шутить, — замечаю и получаю в ответ медленный кивок. — Я не мать твоего сына и никогда ею не стану. Нельзя лгать ребёнку.

— Тогда почему не ушла оттуда? Почему не возразила, когда мой сын так тебя назвал?

И правда. Могла же.

— Я… я растерялась. Кто бы на моём месте не растерялся? — негромко возмущаюсь недогадливости Максима. — У меня в голове из-за всего вообще каша, имею право. Знаешь ли, меня не каждый день обнимают чужие мальчики и называют мамой.

Ругаться шёпотом, оказывается, то ещё удовольствие.

Взмахом руки Максим прерывает мою взволнованную тираду, ещё и хмурится показательно. Будто от моих жалких попыток объясниться у него голова болит.

— Пойдём.

Через мгновение уже идёт по коридору прочь. Не оборачивается, потому что точно знает: никуда я не денусь. И сбежать не попытаюсь, потому что Максим — не Егор. Уверена, мимо него так просто не просвистишь.

Плетусь за Максимом, а он спускается по лестнице. Задаёт мне направление. Впервые у меня есть возможность хорошенько его рассмотреть. Сейчас, когда пелена страха спала, когда беспокойство за свою жизнь ушло на второй план, я замечаю, насколько мой похититель высок, широкоплеч. Могуч даже. Совсем маленькой и слабой рядом с ним себе кажусь. На Максиме модный полуночно-чёрный деловой пиджак, зауженные строгие брюки и чёрные туфли на спортивной подошве. Мрачный нарядец, но эффектный, чего уж. Движения плавные, неторопливые. Хищные. Одежда так плотно сидит на массивной фигуре, что действительно ожидаю услышать в любую секунду треск ткани на швах.

Ступенька за ступенькой, в абсолютной тишине. Она гнетёт, давит, словно вокруг вакуум образовался. Из дома словно всю жизнь выкачали. Как не напрягаюсь, ни единого звука услышать не удаётся.

Я всё ещё уверена: Максим снова отведёт меня в ту самую комнату и запрёт. Но он сворачивает в другую сторону, проходит несколько шагов по очередному коридорчику и останавливается в самом его конце.

— Проходи, — распахивает высокую дверь, включает свет, а я из-за его спины рассматриваю большой кабинет, в котором слишком много шкафов и полок, мебели.

В воздухе витает смесь ароматов табака и туалетной воды Максима.

— Выпьешь чего-нибудь? Воды? У меня коньяк есть и виски. Шампанское, увы, в хозяйстве не держу. Но если сильно хочется, я могу приказать, доставят.

— Как всё просто. Если чего-то вдруг хочется, достаточно просто приказать, и всё мигом перед тобой появится.

— Именно, — кивает и принимается вертеть головой, разминает широкую шею, морщится. — Ничего сложного.

— Мне не нужно шампанское! — прохожу в кабинет, плотно прикрываю дверь и останавливаюсь, точно вкопанная. — Мне вообще ничего не нужно, но надо, наверное, обсудить то, что происходит.

— Что именно ты хочешь обсудить со мной, Инга?

Моё имя, произнесённое Максимом, кажется мне каким-то другим. Вкусным, красивым, ярким. Не моим вовсе. Я не люблю его, но вдруг понимаю, что Максиму оно… нравится, что ли. В голосе появилась опасность и хрипотца, а в глазах мелькнуло искушение.

Боже мой, не об этом надо сейчас думать, но кидаю в ставший плотным воздух невидимые крючки, пытаюсь зацепиться за нормальность, заземлиться, остаться в границах благоразумия, выдержки.

Максим присаживается на краешек стола, словно намеренно держится подальше. Расстёгивает пиджак, скидывает его с себя и тот летит в сторону, приземляется на спинке дивана. Слежу за его полётом, одновременно пытаясь собрать мысли в кучу. Не получается, хотя я и стараюсь изо всех сил.

— Присядь, — приказ, но я отрицательно качаю головой. Не хочу расслабляться, хочу обсудить всё самое важное. Раз и навсегда.

Мы должны поговорить о том, что происходит сейчас в моей внезапно изменившейся жизни. Изменившейся по вине Максима, между прочим. Или Павлика?

Ай, не знаю. Ничего уже, кажется, не знаю.

Максим упирает руку в бедро, а во второй крутит ручку. Красивый чёрный корпус, элегантные линии, острый кончик стального пера и гравировка. С такого расстояния золотистую надпись не прочесть, но она почему-то магнитом меня притягивает.

— Ярик… он меня мамой назвал. Это… это ненормально!

— Конечно. Но этот факт мы уже не сможем изменить, верно?

— Я…

— Как ты оказалась в его комнате? — обрывает меня жёстко и смотрит пристально. Требует ответа.

— Он плакал. Сильно.

— Как выбралась?

— Замок сломала, — говорю, не задумываясь, потому что кажется: Егору не выпишут премию, если Максим узнает все детали.

Какое мне дело до чужих людей? Ну, накажут Егора и ладно. О себе нужно думать, Инга, о себе. Но я похоже неисправимая идиотка.

— Сломала? Все замки в моём доме выполнены по индивидуальному проекту. Их невозможно сломать, только ключом открыть.

— А у меня получилось, — фыркаю и вздёргиваю подбородок.

— Врёшь.

— Нет.

— Так, ладно, это неважно. Меня волнует иное: то есть вместо того, чтобы бежать со всех ног на волю, орать «караул, полиция!» ты решила проверить, почему плачет ребёнок? Я ничего не упустил?

Опускаю взгляд на свои руки, сцепленные в замок. Ковыряю ногтем крошечную ранку на пальце, морщусь от слабой боли, но и остановиться не могу.

— Нет. Он звал папу, я подумала… мне показалось, что его тут силой удерживают. Мне показалось, что я могу ему помочь. Попытаться.