Моя панацея

Я знаю, что его посадят. На сколько лет? Неважно. Меня это не очень волнует. Просто верю, что его настигнет возмездие, как настигло оно Реутовых.

Поднимаюсь, пригибаясь и многократно извинившись, покидаю комнату, в которой вершится судьба бывшего мужа.

Прощай, Павлик. Когда-нибудь у тебя всё будет хорошо.

Но надеюсь, мы уже больше никогда не встретимся.

Я выхожу из здания суда, запрокидываю голову и закрываю глаза. Снежинки падают на лоб, щёки, холодят нос, попадают за ворот тёплого пальто. Высовываю язык, его приятно покалывает, смеюсь. Да что там! Хохочу во всё горло, потому что удержаться нет никакой возможности.

Наверное, я сошла с ума. Действительно тронулась головой, причём очень давно, если в такой ситуации могу смеяться, но ничего не могу с собой поделать.

Прощай, Павлик. Раз и навсегда.

Прощай.

Максим

Да скорее, Господи.

Машина зависает в пробке, я смотрю за окно, а после на часы. А следом снова за окно. Слишком много снега намело, а Новый год очень скоро, и все торопятся куда-то, буксуют на дороге, спешат.

Но я обязан успеть. Чего бы мне это ни стоило.

Рядом на сидении лежит большая коробка, обмотанная цветасной бумагой, а красивый голубой бант так и манит к себе прикоснуться.

Это подарок Ярику — ребёнку, ради которого я когда-то нашёл повод жить и быть добрее.

Выпрыгиваю возле школы, несусь, словно мне пятнадцать и я опаздываю на свидание, к входной двери, тяну на себя и оказываюсь в просторном холле.

— Началось? — спрашиваю, на мгновение притормозив возле одной из воспитательниц.

— Десять минут как, — качает головой слегка неодобрительно, хоть и всеми силами свои истинные эмоции старается не показывать.

Что, никогда отцы не задерживались на детский утренник?

Я быстро иду к лестнице, миную первый пролёт, второй, сворачиваю вправо и через считанные секунды останавливаюсь у закрытой двери, за которой радостные голоса и детский смех.

Осторожно приоткрываю дверь, просовываю голову, окидываю взглядом обстановку и замечаю Ингу. Она поглощена тем, что происходит на сцене, такая красивая в этот момент. У меня нет времени ею любоваться, или все остальные начнут любоваться моей застывшей на пороге фигурой, потому, чтобы никого не отвлекать от праздника, вхожу и, пригнувшись, иду к Инге.

— Макс, ты пришёл! — её шёпот едва различим, а я ныряю на соседнее с ней сиденье.

Моя умница заняла два крайних места, потому что поверила: я действительно приду. Никуда не денусь, не смогу пропустить важный для Ярика день — он так меня ждал.

Её вера в меня подкупает. Срывает последние защитные покровы, слущивает всю шелуху, что налипла на меня за годы жизни. И мне хочется с Ингой только одного: склонить голову и сложить перед её ногами горкой всё оружие, которым обороняюсь от мира.

Всю жизнь куда-то стремлюсь, несусь на высоких скоростях, выматываюсь до предела. Но сейчас, когда нашёл эту женщину, понял: мир стоит того, чтобы находить в нём хорошее, чтобы хотеть жить, каждый день удивляясь чему-то новому и прекрасному.

— Вон, Макс, смотри, — шепчет Инга на ухо, щекочет кожу дыханием. — Наш Ярик.

Она указывает на сцену, где мой мальчик в костюме гномика читает стих. Чёрт, он так хорошо его читает! С выражением, ни разу не запинается и даже даёт волю актёрским способностям, которые в нём недавно проснулись.

Ярик замечает меня и на мгновение замирает, а после расплывается в улыбке и радостно заканчивает читать стих. У него будто бы второе дыхание открывается, и он танцует со всеми, кружится вокруг ёлки и требует от невидимого Деда Мороза отдать подарки. Тот появляется, раздаёт детям сладости, а мой сын садится рядом с какой-то светловолосой девочкой и, не долго думая, отдаёт ей свой пакет.

— Он так и не полюбил сладкое, — тихо смеётся Инга и кладёт мне голову на плечо. — Кстати, эта девочка — Маша Голикова. Ярика первая любовь.

А в голосе такая гордость, столько тепла и безусловной любви, что не удерживаюсь: торопливо целую Ингу в макушку. А после обнимаю её одной рукой, второй достаю из кармана телефон и отключаю его нахрен.

Сегодня я с семьёй и пусть весь мир хоть на части рассыплется.

Праздник подходит к концу, родители тонким ручейком, громко обсуждая прекрасный праздник, вытекают из актового зала. Мы с Ингой, что те двое подростков, держимся за руки и спускаемся на пролёт ниже, где ждём вместе со всеми наших детей.

Спустя несколько минут я слышу голос сына, а он бежит ко мне и бросается на шею.

— Папа, ты приехал! — радостное на ухо.

Я кружу его, подбрасываю вверх, а Ярик отвечает мне заливистым хохотом. Инга рядом, она держит курточку сына и с опаской поглядывает на нас. Действительно, вдруг упущу? Она такая красивая сейчас, такая светлая.

Позади остались Реутовы, шальная Наташа, которой я всё-таки благодарен за сына, и отправившийся на пять лет в тюрьму Краснов. Позади много дерьма — слишком много для этой хрупкой, но до чёртиков сильной женщины. Самой лучшей. Невероятной.

В её глазах живёт свет, который не смогли погасить ни издевательства Реутовых, ни нелюбовь Павлика, ни его же предательство, ни даже я. Инга появилась в моей жизни, чтобы доказать: идеальные женщины существуют.

Она вросла в меня с первого взгляда. Поселилась в сердце, разбередила душу, разбудила в ней то, чего казалось бы в ней не было. Изменила не только мою жизнь, но и жизнь моего сына. Стала ему матерью, полюбила всей душой.

— Я люблю тебя, — говорю, когда приезжаем домой. — Просто знай об этом.

Инга молчит, смотрит на меня, улыбаясь, и наклоняется к губам.

— Спасибо, что ты такой существуешь, — повторяет свою фразу, сказанную на церемонии, ставшей смыслом и сутью. — Моя панацея…

Конец