Моя профессия ураган

А что дальше? А дальше я просто имитирую прямое движение образа, чуть опережая его идеальным воображением, даже не замечая этого. То есть тело словно повторяет порождение ума. Попробуйте — это так легко. Хотя, конечно, для этого требуется определенное мастерство. Но это точно так же как при ударе — образ опережает действие.

Изысканный мастер аэнской лаковой миниатюры скажет вам: "Пусть мысль ваша бежит впереди линии, тогда кисть последует за мыслью". Точно так же любой боец или даже актер. Тело следует за мыслью, за образом воображения — техника просто помогает воплощать этот образ, словно наполняя себя им. Это — здорово и легко! Попробуйте в воображении какой-то танец и попробуйте, пусть тело следует за ним — вы увидите, как легко импровизировать и играть, танцевать, если мысль опережает движение и тело как бы само имитирует. Никакой неловкости, смешливости, сосредоточенности на себе — ты сосредоточен на образе, который живет у тебя. Но люди предпочтут десять раз упасть, чем один раз использовать дельный совет!

Конечно, мастерство, опыт, привычка и подчинение своего тела приводят к тому, что я любой навык схватываю с первого раза — стоит мне охватить его мыслью и сымитировать в воображении — тело само имитирует его. С опытом я дошла до того, что мне стоит лишь увидеть человека, как я могу его тут же с ходу имитировать, даже не задумываясь — навык уже идет вне моего "Я". Но это элементарная техника. Я могу танцевать часами, не замечая этого, рождая в уме все новые и новые и новые прекрасные сочетания и даже не замечая, как тело повторяет их — просто привычка. И как при тренировке ударов, такое повторение, опереженное мыслью, словно рожденное тут же — не тягостно. Впрочем, об этом знает любой из тэйвонту — хуже — любой мастер. Главное — сосредоточиться на образе и проработке деталей в воображении — тогда большинство проблем, что мучают начинающих, отпадают. Одновременно этот образ воздействует на зрителя через передачу мысли, позволяя тебе "обманывать", вроде гипнотизировать зрителя.

Я не боялась, что меня кто-нибудь узнает… Главное — прищурить глаза, чтоб не выдать свои (шутка), но это я уже делала автоматически. Став похожей на косой маленький народ — мышцы уже, опытом миллионов воплощений чужих личин, просто повиновались образу, который я держала, он просто крутился во мне параллельно осознаванию реальности, и я даже не замечала, раздваивая Сознание, что он (образ) работает отдельно. Как не замечаем мы, что ходим… Еще одна ходьба, только другими мышцами…

Я не помню, как я дошла до своей постели, как Рилка поила меня… Я лежала и тупо смотрела в потолок, ни на что не отвечая… А когда со мной пытались заговорить, я отворачивала голову… Жизнь потеряла свой смысл… Похоже, у меня началась нервная горячка, я металась в бреду, и все шептала — почему?

Туман стелился надо мной, все было покрыто мраком и мне не было для чего жить…

— Радом, Радом, как ты насмеялся надо мной…

Временами, когда сознание прояснялось, я видела, как возле меня сидит усталая Рила, которую сменяет Эфроимсон, когда врач заставлял ее несколько поспать…

В бреду я видела Радома — только другого, могучего, воина, с другим телом и даже другим лицом, но это был он… И его присутствие я воспринимала также естественно, как восход солнца…

Картины наших коротких встреч кружились снова и снова, сопровождаемые ужасным сознанием, и от этого они становились только острей…

— Очнись, слышишь, очнись! — неистово кричала, тряся меня, Рила, которую оттаскивали от меня врачи. Она рыдала. Ника, не уходи, очнись, очнись. — Не смей думать, что ты никому не нужна!!! Ты нужна не только этому ублюдку, ты нужна нам, ты нужна тысячам людей, которые любят тебя…

Я услышала эти слова, их неистовость привлекла меня, и они пробились в мое сознание… С этих слов началось мое возвращение…

Глава 55

Притащенный откуда-то аэнский доктор по нервным болезням вытянул меня…

— У вас была нервная горячка… — говорил он мне. — Если б не ваша подруга, вы могли бы и не оправится… В момент кризиса она буквально вытянула вас оттуда, откуда уже обычно не возвращаются… Вы сильная натура, но вы очень сильно все переживаете, и это может погубить вас… Вы должны научиться сдерживать свои чувства и владеть ими, иначе вы просто рискуете сжечь свои нервы при любом сильном переживании…

Я молча слушала его.

Я постепенно отходила и начинала даже смеяться иногда шуткам Рилы или отчаянным попыткам Эфраимоса развеселить меня… Но я изменилась… Я стала острей чувствовать людское горе, умерло много легкомыслия, жестокости, поверхностности, беспощадности — мне уже было не просто так ударить человека. Я знала, что изменилась, и печаловалась и радовалась этому… Все мы когда-то взрослеем, становимся более серьезными и суровыми… Меня заинтересовали духовные проблемы, и я с интересом лежа вчитывалась в гору аэнских, славинских книжек, воззрений Древних, воззрений тэйвонту, Учений Жизни, духовного опыта…

— Девочка моя, если б ты знала, как я переволновался… Кто бы думал, что под этим толстым слоем грима скрывается совсем дитя! — риторически спрашивал он. — Мне даже стыдно, что я за тобой, такой толстый старик, тогда ухаживал…

Я улыбалась, но не говорила… Но он знал, чем увлечь меня… Он принес задумки нового балета, книги, рассказывал и показывал, зная, что я рисую все в воображении, и постепенно втянул меня. Я подозреваю, что он специально взял ставить мою любимую пьесу, чтобы втянуть менять…

Он так привык приходить сюда и обсуждать тут у моей постели, что скоро перетащил сюда маленький клавир, и стал репетировать с Рилой прямо у моей постели, где образовался скоро целый клуб…

Конечно, это не могло не сработать — очень скоро я захотела тоже повторять, и через неделю я была уже в репетиционном зале… Эфраимос лукаво на меня посматривал, но я ему была благодарна, за то, что он сделал для меня… Я на людях являла образец полнейшего благоразумия… Только ночью, подушке, когда никто не мог меня услышать, я могла доверить порыв своего детского горя…

Но работа увлекала меня все больше, и заставляло забывать о себе, о своих чувствах… Меня мучило другое — как одухотворить танец?!? Я думала об этом непрерывно, в сотый и тысячный раз прогоняя танец в воображении и наяву, и словно приковав свою мысль к этой проблеме… Эфраимос сначала смеялся такой одержимости, потом привык, потом стал уважать, потом сам стал мучиться этими же вопросами… Меня интересовало, есть ли еще какие-то способы, кроме прямого воздействия твоей ауры и чувств, чтобы одухотворить и возвысить зрителей, и как сочетать это с танцем, превращая его в восхождение… Ведь он куда более выразителен, как и музыка, чем драма, почему же в драме есть гениальнейшие актеры воздействия, а танец, в отличие от музыки, до сих пор легкомысленен?

Только Рила знала, приходя и пробуя рукой подушку, что на самом деле происходит… Для других я снова была прежняя… Разве что чуть более серьезная и глубокая. Но рана на душе была слишком глубока и еще кровоточила…

Когда Рила в очередной раз обнаружила мокрую подушку, она пошла ва-банк.

— Не пора ли тебе выговорится хоть кому-то, а не держать все это в себе? — спросила она. — До тех пор, пока ты будешь бегать и вариться в собственном соку, до тех пор ты не успокоишься… Выговорись — ты увидишь, что жить станет легче!

Я улыбнулась:

— Горе лучше хранить в себе, тогда из него может выковаться жемчужина сердца… Ты знаешь, грубо, но оно открывает сердце…

— Лучше бы ты открыла душу другому…

— Я уже открыла раз, — печально сказала я, и тоска захлестнула мне душу…

— И что…

— Ее убили у меня на глазах, — запинаясь, сказала я. — Я опасный человек, Рила, возле меня стреляют… И я боюсь за тебя, — честно сказала я. — Ты многого обо мне не знаешь…

— Не хочешь говорить, не надо, но я и так знаю, что ты тоскуешь по Радому…