Моя сто девяностая школа (рассказы)
Шрифт:
И Герман и Шура повели меня домой.
Придя домой, я почувствовал, что у меня болит нога. Но никому ничего не сказал.
Вечером ко мне пришли Бобка, Шурка и Женька.
Я показывал им кино. У меня был детский проекционный аппарат и интересный фильм. Я уже не помню содержание этого фильма, но помню, что он назывался "Калиф на час" и там бегали по экрану какие-то восточные люди, стреляли из ружей разбойники и какойто дядька в чалме целовал девушку в шароварах.
В фильме были две части, и лежали они в двух круглых жестяных коробках.
– Ты что хромаешь?
– спросил он.
– Я, кажется, немного ушиб ногу, - сказал я.
– Да?
– сказал отец.
Но я уже бежал к ребятам со второй частью.
Когда сеанс окончился и ребята ушли домой, отец зашел ко мне в комнату и сказал:
– А ну, разденься и покажи мне свои синяки и царапины. Я все знаю. У меня был Сухов и все рассказал.
– А кто такой Сухов?
– спросил я. Я не знал никакого Сухова.
– Сухов - хозяин аптекарского магазина, куда тебя перенесли. Он мой пациент.
– А мама знает?
– спросил я.
– Мама ничего не знает.
– Чего я не знаю?
– спросила мама, входя в комнату.
– Пустяки, - сказал отец.
– Тем более я хочу знать. Что случилось?
– Случилось то, что Володя попал под трамвай.
Мама упала в обморок. (Мама любила это дело. Услышав что-нибудь страшное, она всегда теряла сознание.)
Папа принес валерьяновые капли и быстро привел ее в чувство.
Все было подробно рассказано, мама плакала, а папа ходил большими шагами по комнате.
– Почему ты нам сразу не сказал?
– спросил он.
– Я не хотел вас волновать, - ответил я.
– И Елизавета Петровна сказала, что это святая ложь...
– Может быть, ты теперь не будешь уже играть в снежки на дороге? Может быть, будешь смотреть, когда переходишь улицу, и не будешь ее перебегать сломя голову?
– спросила мама.
И я обещал.
И действительно: ни я, ни ребята из моего класса никогда больше не играли на улице. И вам не советую, друзья.
ПУШКИН, ЛЕРМОНТОВ И Я
Меня вызывали в учительскую.
Я уже понимал, в чем дело. Я знал, что меня не будут хвалить. И я представлял себе, что мне там скажут. Я даже знал те слова, что я там услышу.
Так и произошло. Наша классная наставница Любовь Аркадьевна встретила меня без приветливой улыбки, закрыла дверь учительской и сказала:
– Я вызвала тебя, чтобы серьезно поговорить.
"Начинается!" - подумал я.
И началось.
– О чем ты думаешь? Почему ты так плохо учишься? Что тебе мешает?
– Мне ничего не мешает, - сказал я.
– Отчего же ты так небрежно готовишь домашние задания?
– Я их готовлю, - сказал я.
– Но плохо. Вчера ты не ответил Марии Владимировне, на прошлой неделе ты подал пустой листок Вере Павловне, а на уроке пения ты разговаривал, а когда все пели "Мы кузнецы",
ты только открывал рот, Людмила Александровна была вынуждена приостановить урок и сделать тебе замечание.– Она только и знает, что делать замечания.
– Она знает и многое другое, но ты не даешь ей возможности спокойно вести урок.
– Я не могу петь. У меня нет голоса.
– Как же ты тогда болтаешь на уроках?
– У меня голос не для пения.
– Ты музыкальный мальчик. Ты ведь учишься дома музыке, я слышала, как ты в концерте играл "Веселого крестьянина" Шумана. Зачем ты говоришь неправду?
– То на рояле. А петь я не могу.
– Ты просто не хочешь. Мария Владимировна сказала, что ты не можешь решить простейший пример на сложение и вычитание.
– На сложение могу, а на вычитание у меня не получается.
– Значит, надо подтянуться. Попроси Марию Владимировну, она тебе поможет.
– Мне уже ничто не поможет. У меня нет способностей к арифметике. Если хотите знать, Пушкин тоже не любил арифметику. А он стал великим русским поэтом.
– С чего ты взял, что Пушкин не любил арифметику?
– Я где-то читал...
– Ну, допустим. Но зато Пушкин любил и отлично знал историю и географию. Он, между прочим, грамотно писал, знал превосходно французский язык, латынь и греческий...
– Так ведь то был Пушкин. А я не Пушкин.
– Что же ты на него ссылаешься?
Я понял, что лучше мне молчать.
– Вчера вы с Черновым напихали в карман Марии Германовны бумажки. Зачем вы это сделали? Видишь, ты даже не можешь объяснить. А что это за хулиганство на уроке немецкого?
– Какое хулиганство?
– Ты уже забыл? Ты подложил под стул Екатерине Петровне пробку от пугача, и, когда Екатерина Петровна села на стул, пробка выстрелила, и Екатерина Петровна так испугалась, что у нее было плохо с сердцем.
– Я потом извинился.
– Старый человек, у нее больное сердце. Как так можно?
– Я извинился.
– Извиниться проще всего. А нельзя не хулиганить в классе?
– Наверно, можно.
– Так вот: нужно это раз и навсегда прекратить.
И надо серьезнее относиться к домашним заданиям, нужно быть внимательней на уроках, не болтать, не думать ни о чем постороннем и слушать объяснения педагога. Если чего-нибудь не понимаешь, надо спросить и записать. Я тебя вызываю в последний раз.
В следующий раз я вызову твою маму.
– У меня мама больной, нервный человек.
– Ну, тогда вызову отца.
– Папа тоже нервный.
– Щади их нервы. И не ссылайся больше на Пушкина. Пушкин тебе не поможет.
– А Лермонтов?
– спросил я.
– Он тоже не любил математику...
– Где ты это прочел?
– Я слышал.
– Мне кажется, ты не то слушаешь. Вытри штаны, они у тебя все в мелу. И чтобы больше жалоб на тебя я не слышала. Да! Чуть было не забыла: мне сказали, что вчера ты курил в уборной...