Моя сто девяностая школа (рассказы)

Одну он поднимал, а десять оставлял валяться. Мы ему это сказали, он обиделся и ушел. Я побежал за ним.

– Куда ты, Женька?
– спросил я.
– Все работают, а ты хочешь смыться. Посмотри, как работают Лебедев, Кунин и Андреев. Даже Гая Осипова и та таскает кирпичины. Неужели тебе - мужчине - не стыдно?

И Женьке стало стыдно, и он вернулся и лично перенес пятьдесят кирпичей. Правда, он сложил их совсем не туда, куда нужно было, и нам пришлось их все перетаскивать.

Герман Штейдинг переносил самые тяжелые камни и балки. По лбу у него катился пот, руки были исцарапаны, но он даже не отдыхал.

– Что тебе - больше всех нужно?
– спросил его Попов.

– Конечно, - сказал Герман, - я же футболист, а мы на этой площадке будем устраивать матчи. И я так думаю, что если взялся за что-нибудь, так уж надо делать по-настоящему.

– А тебе не тяжело таскать такие тяжести?

– Тяжело. Ну и что?

– Ребята! Я сейчас такую дощищу перетащил! Наверное, пуда два, если не больше, - сказал Толя Рясинцев.

– Покажи ее, - попросил Чернов.

– Не помню, куда ее положил.

– А ты вспомни.

– Не могу вспомнить.

– Не было такой доски, - сказал Чернов.
– Зачем ты врешь?

– Я не вру, - сказал Толя, - я только немножко пофантазировал.

– Помоги лучше мне перенести эту трубу, - сказал Герман.

Толя ухватился за конец чугунной трубы, а Герман за другой конец.

– Не сачкуй, - сказал Герман, - я взял на себя всю тяжесть, а ты еле коснулся своими пальцами. Не бойся их замарать.

И Толе пришлось потрудиться. Он тяжело дышал и был красный, как светофор. А наш школьный фотограф Федя даже заснял его для стенгазеты.

Две недели трудились, и вот мы закончили работу.

Сегодня на нашей спортплощадке Павка Коротков, Леся Кривоносов и Ермоша Штейдинг показывают класс игры в футбол, а Дина Лакшина устанавливает рекорды в беге на сто метров.

Мы смотрим на светлую, сверкающую чистотой площадку, и наши глаза лучатся радостью. Это мы построили, это наш труд! И Толя Рясинцев гордо говорит:

– А что, ребята? Мы честно поработали.

БАНЯ

У нас были зимние каникулы. Делать было нечего.

Я играл во дворе с Колей Зеленчеевым в прятки, но, куда бы я ни прятался, он меня сразу находил, и мне стало скучно. Я вышел к парадной нашего дома на Большой проспект и стал считать, сколько проходит мимо мужчин с усами. Это мне тоже быстро наскучило, и я хотел было уже идти домой, как вдруг появились Романов и Селиванов.

– Что ты делаешь?
– спросил Ромка.

– В основном ничего, - ответил я.

– Подходяще, - сказал Селиванов.
– А мы вот собрались в баню.

– То есть?

– В прямом смысле этого слова.

– Ты знаешь, что такое баня?
– спросил Ромка.

– Я никогда в бане не был.

– Значит, ты ничего в жизни не видал!
– заявил Ромка.
– Бери полтинник, чистое белье, мыло, мочалку и идем с нами.

– Разве мытье - это развлечение?
– спросил я.

– Самое лучшее! Это театр, кино и, если хочешь, даже цирк. Пойдешь с нами - не пожалеешь.

– А зачем полтинник?

– То есть как зачем? Купишь входной билет и веник.

– А зачем веник?

– Ребенок!
– сказал Леня.
– Он не знает прелести веника. Мы тебя будем им бить. Это наслаждение.

– Для кого? Для тех, кто бьет?

– Идиот. Для тех, кого им бьют. Он наивное дите, он не знает настоящей радости жизни. Если хочешь идти с нами, немедленно собирайся. Мы ждем не больше пяти минут.

Я решился. Дома была только тетя Феня, так что особых разговоров не было, я быстро добыл пятьдесят копеек, взял в ванной кусок мыла, схватил мочалку, полотенце и достал чистые трусы. Все это я уложил в портфель, выкинув из него тетради и учебники, и выскочил на улицу.

Леня и Ромка ждали меня в парадной.

– В Пушкарские бани, - сказал Ромка.

И мы вышли на Большую Пушкарскую улицу.

Баня выглядела как обыкновенный дом, только из трубы на крыше валил дым. Значит, что-то топилось.

Ленька купил три билета, а Ромка купил что-то вроде короткой метлы из связанных в пучок березовых веток с листьями. Это был веник, и он удивительно пахнул березовой рощей.

– Отличный веник!
– сказал он.
– Нам его хватит на всех троих.

Мы сдали в гардероб свои пальто и шапки, получили номерки и поднялись по полутемной лестнице в предбанник.

Здесь было много мужчин, они курили, и стоял дым.

Кто-то раздевался, а кто-то одевался. Пахло свежими простынями. Многие мужчины ходили в длинных рубахах и в кальсонах со штрипками, белые, как привидения.

– Скорее раздевайся, - сказал Леня.
– А то может не хватить шаек.

Мы разделись и в чем мать родила пошли по коридору, ступая босыми ногами по мокрому коврику к двери, которая вела в баню.

Ромка торжественно распахнул дверь, и в нос ударило тепло. На каменном полу в лужах воды стояли цинковые шайки, и в каждой шайке, как цапли, на одной ноге стояли намыленные, как деды-морозы, мужчины. Из кранов на стенах лилась вода. Она лилась из душей в открытых кабинах и из ушей намыленных мужчин. Кто-то тер кому-то мочалкой спину, кто-то лежал животом на деревянной скамье, и какой-то мужчина с большими усами колотил его ладонями что есть сил, а мужчина стонал и приговаривал: "Сильнее!

Еще! Еще!"

Люди хлопали друг друга по спинам, обливали горячей водой из шаек, намыливали себя и бежали под хлещущие души. Пахло мокрым бельем, стиркой, не знаю чем еще. Брызги летели в разные стороны. Голые мужчины проходили во все стороны этой мокрой комнаты, толкаясь и гогоча! Я никогда не видел столько голых людей в помещении.

Ромка отложил в сторону наш веник, добыл мне и Леньке шайки и начал командовать:

– Наполняйте шайки водой из крана.

И мы все встали в очередь к большому крану с деревянной ручкой. Я открыл кран, и хлынул такой кипяток, что я сразу отскочил в сторону.