Моя сто девяностая школа
Шрифт:
– Я видел, как ты на нее смотрел на обществоведении.
– Как я смотрел?
– Как-то мимо. Смотрел, но делал вид, что не смотришь… Косил еще больше, чем всегда. И между прочим, она тоже на тебя смотрела, но делала это, когда ты не смотрел. А я смотрел.
– А ты зачем смотрел?
– А мне было интересно.
– Ясно. А ты любил когда-нибудь?
– Мне кажется, что любил… Только Мария Германовна говорила, что в тринадцать лет об этом нельзя говорить серьезно, а папа говорил, что это долго продолжаться не может и надо больше заниматься физкультурой. А по физкультуре у меня "не
– Точно, – сказал Костя. – Но появилась Мария, и все кончилось, и ему уже даже не о чем с ней говорить.
Значит, любовь приносила Зареме одно страданье.
Вспомни, как страдает Зарема в исполнении Татьяны Вечесловой в Кировском театре…
– Какой же вывод? – спросил я.
– Мне кажется, – сказал Костя, – что любовь – это очень серьезное дело, и тут нужно двадцать раз проверить свое чувство, убедиться в нем, и если уж решил связать с кем-то свою жизнь, то сделать это раз и навсегда, не причинять ей горя, не изменять, не обманывать и обязательно рожать детей, потому что дети укрепляют семью. Если бы у Заремы и Гирея были бы дети, никогда бы не случилось этого безобразия. Надеюсь, то, что я тебе сказал, останется между нами?
– Я буду молчать, как Аю-даг, – торжественно заключил я.
К нам подошла Любовь Аркадьевна.
– Что вы от всех отстали? Мы идем на кладбище ханов и султанов.
– Что вы здесь забыли? – иронически спросил Грозмани.
– Мы ничего не забывали. Мы вспомнили Пушкина, – сказал я.
Прошло много лет. Нет уже Кости Кунина. Нет его жены Уси Руткиной. Нет и Любови Аркадьевны.
А эпиграфом к "Бахчисарайскому фонтану" стоят строки Саади:
"Многие, так же, как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече".
СТАНОВЛЕНИЕ РЫЦАРЯ
Слева от улицы Красных Зорь, за железным заборчиком, расположилась довольно обширная территория так называемой дачи Сюзор. Когда-то (кстати сказать, не столь уж давно) она принадлежала графу Сюзору, а сейчас на ней располагается биологическая станция, и в парк Сюзор приходят многочисленные экскурсии.
Здесь большие пруды с шумными лягушками и непоседами жуками-плавунцами. Много улиток – прудовиков и катушек, водятся тритоны, и по глади подернутого ряской пруда скользят ловкие водяные паучки.
В густых кронах деревьев заливаются птицы. Леня Юган насчитал уже девятнадцать пород. А собирателям гербариев здесь просто раздолье. А самое главное – в парке тихо, экскурсии в глубь парка не ходят, и мы здесь предоставлены самим себе.
Мы – это я и мой друг Миша Гохштейн. У нас специальные водяные сачки, глубокие, широкие, с длинными крепкими рукоятками, и большие банки для улова.
Мы построили в полуподвальной кладовочке школы аква-террариум из кирпича и бетона, площадью в 6 квадратных метров и глубиной в один метр. В середине его маленький бассейн, обсаженный низенькими кустами и папоротником. Свежий мох. А в бассейне – водоросли и ряска.
Теперь нужно заселить аква-террариум жильцами.
По нашему плану мы должны поместить
в нем десятка два лягушек, десяток тритонов, двух ужей, штук восемь улиток и, если удастся достать, пару приличных ящериц. Сегодня у нас по программе ловля лягушек и всего, что попадется. С нами Аля Купфер. Она очень просилась пойти с нами.– Я спокойно отношусь к естествознанию, но я обожаю осенний лес, очень люблю желтые кленовые листья и с удовольствием с вами погуляю. А главное – вы с сачками и склянками, и поэтому никто ничего плохого не подумает: мы пришли исключительно с научной целью.
Миша был против.
– Аля нас будет отвлекать, и мы никого не поймаем. И потом, я вообще не люблю ходить с женщинами.
Они только путаются в ногах. Я даже видел, как Муся Быстрякова в прошлую субботу наступила на жужелицу. Мне эта затея не нравится…
А я был за. Аля была очень милая девочка, она хорошо улыбалась, мало разговаривала, а когда разговаривала, делала это легко и весело. Я был убежден, что она нам не помешает. А если кто и скажет, что мы ходили с ней, так ну и пусть. Мы же ходим, а не вы. Какое, вам дело?
Мы встретились с Алей у Карповокого моста и пошли на Сюзор.
Если я не ошибаюсь, это был октябрь месяц. Весь парк был как желтая сказка. На фоне желтых кленовых листьев горели на солнце красные листики ольхи. Стояли как будто оклеенные свежими газетами березки. Почти у верхушки обнаженной сосны постукивал пестрый дятел, и смелые лягушки плюхались с берега в пруд, разгоняя водяных паучков, которые двигались, как в мультфильме. И тишина. Только под ногами шелестели груды опавших листьев.
– Здесь очень поэтично… – заметила Аля.
– Мы сюда пришли не для поэзии, а для ловли лягушек, – сказал Миша и развернул сачок.
– Это не мешает любоваться красотой природы, – возразила Аля. – Разве тебе этот пейзаж не напоминает Клевера?
– Клевер, Шишкин, Куинджи, Айвазовский, – сердито заявил Миша. – У меня папа художник, я все это давно знаю. Пришла с нами и молчи. Лягушки пугаются твоего голоса, и ты только мешаешь.
– Хорошо, не буду. Буду тише воды ниже травы.
– Очень хорошо, – сказал Миша.
– Аи! – вскрикнула Аля. Она ступила ногой на лежавшую у пруда толстую корявую ветку, ветка обломилась, Аля попала ногой в пруд и упала, замочив себе половину пальто.
Конечно, я бросился ей помочь, подал ей руку и вытащил ее на берег.
Аля с благодарностью посмотрела на меня своими голубыми глазами, и мне почему-то сделалось очень приятно.
– Ты бы любой девушке помог? – спросила она тихо.
– Конечно, любой, – ответил я, а потом почему-то спохватился и сказал: – Не знаю насчет любой. Но тебе помог с удовольствием.
И тут же подумал: если еще пойду на Сюзор или, скажем, на Каменный остров, опять возьму ее с собой.
Можно даже без Миши…
Мы подошли к обещающей заводи и погрузили в нее сачки. Улов был отличный: у Миши три больших энергичных лягушки, у меня одна большая и одна маленькая и две улитки.
– Фу, какая мерзость эти лягухи! – брезгливо сказала Аля. – Я бы, кажется, умерла, если бы такая на меня прыгнула…
– Если хочешь остаться жить, никогда больше с нами не ходи, – сказал Миша.