Моя сумасшедшая

Майя сделала предостерегающий жест, однако Дмитрий только отмахнулся.

— Хорошо, — с ухмылкой продолжал он, — допустим, я никудышний график. И обложки мои идут только благодаря Филиппенко, который, дорогая моя сестрица, к тебе неровно дышит. Но я же не строчу доносы, никого не топлю, не бегаю в партком. А вдобавок дуру эту, Фроську, то и дело вытаскиваю из неприятностей — и только потому, что по молодости вертелся в одной с ней компании, а по глупости, уж простите, однократно совершил с нею половой акт… Чего ты хмуришься, Майя? Когда-то она была вполне симпатичной барышней, сестрой порядочного человека, выросла в провинциальной культурной семье… Потом случайный тиф, родители умерли, а Фроська выжила, выкарабкалась, и Булавин, вечно занятый, перевез ее к себе. Неполадки с ее психикой первым заметил Юлианов — она тогда уже поступила в медицинский. И то сказать — он ведь дока в этих делах…

— Александру Игнатьевичу досталось, — перебила Светличная брата. — И довольно об этом, Митя, прошу тебя.

— В общем, я эту парочку выставил из мастерской. Не без усилий.

— И правильно сделал, — сказала Майя, поднимаясь с места. — Нам нужно устроить Олесю. Она должна хоть немного поспать.

— Нет-нет, я уже ухожу, — Леся схватилась за чемоданчик. — Спасибо вам. Майя Алексеевна, у вас не найдется взаймы какой-нибудь сумки или баула? Всего на несколько дней — съездить в Полтаву к бабушке. Спокойной ночи, Митя.

— Идем посмотрим. Может, что-нибудь и подойдет…

Дмитрий проводил обеих рассеянным взглядом и уткнулся в стакан.

Сестра вернулась одна и первым делом заявила, что у него язык без костей и при девушке, которой и без того тяжело, надо бы вести себя сдержанней. В голосе ее звучал упрек.

Он дернул плечом и принялся выколачивать трубку о край раковины.

— А о чем, по-твоему, я должен был говорить? О том, что едва смог дослушать эту поганую брехню на похоронах Лесиного отчима? Или о том, что город стал похож на мертвецкую, а в мастерской у меня сырость и грязища по колено? О том, что творится в деревнях, или о том, что Хорунжий подал ясный сигнал — все обречены? Может, ты хотела услышать, что моя так называемая невеста меня бросила, потому что после ареста Павла ее родители обмочились и потребовали, чтобы она немедленно прекратила всякие отношения со мной? Они, видите ли, всей семьей отбывают в Мариуполь к дальней родне на неопределенное время. Глава семейства уже подал в отставку — по состоянию здоровья, и она принята. Скажи — ну кому это может быть интересно?..

В квартире было темно и прохладно: окно в кухне забыли закрыть. Олеся на цыпочках пробежала по коридору, открыла свою комнату и тут же заперлась. Включила настольную лампу. На нижней полке книжного шкафа скопились старые газеты — это-то ей и было нужно. Выгрузив из чемоданчика папки и тетрадь Хорунжего, она упаковала их и перевязала бечевкой. Плотный сверток лег на самое дно просторной хозяйственной сумки, позаимствованной у Майи. Сверху — вещи: домашний халат, кое-какое белье, юбка, две блузки. Немного подумав, она сняла с себя вязаный жакет и прикрыла им сверху содержимое сумки. Ехать придется в темном шерстяном платье и пыльнике.

Задвинув сумку под кровать, она вынесла опустевший чемоданчик в кухню и оставила на видном месте. Пусть Тамара делает с ним что угодно. Потом Олеся вернулась, легла и моментально уснула…

Спала она долго. Только в половине десятого ее разбудил осторожный стук в дверь. Потом позвали: «Олеся!»

Крикнув «Сейчас!», девушка наспех оделась и вышла. Бабушка хлопотала у плиты, чемоданчика в кухне уже не было.

— Я еду с вами, Екатерина Филипповна…

— Мать не возражает?

— Нет. Мы вчера как будто договорились.

— Тогда ешь, и будем собираться… И вот еще что, деточка…

— Что?

— Я хотела бы… его карточку. Хоть одну. Петрик давно обещал, но она заперла кабинет. А просить я не стану.

— Так ведь и у меня есть. Самые разные. Берите любую.

Они успели перебрать фотографии, которые хранились у Леси в коробке из-под патефона, — молча, понимая друг друга с полувзгляда, и взялись убирать посуду, когда внезапно вернулась Тамара. Хлопая по пути дверями, она влетела в кухню, швырнула потертый черный портфель, с которым не расставалась, и сразу закричала:

— Леся! Ну-ка по-быстрому соорудите мне что-нибудь на дорогу! Хлеб там, чай-сахар, что от вчерашнего осталось… Я уезжаю, меня машина у подъезда дожидается.

— Ты куда? — Олеся пошла вслед за матерью, уже несшейся в спальню, дергая на ходу пуговицы пальто. — У тебя что-то случилось?

— Случилось! Николай Федорович отстранен от работы! А ему предстояло проинспектировать кучу объектов в области. И вот — срочно посылают меня. Ты хоть понимаешь, что это значит? Да где тебе… Это такая ответственность!.. Ну что ты встала столбом, Леся? Займись делом. Где саквояж? Кто его взял?

— Никто не брал.

— Найди и дай. Черти бы взяли, до чего ж это все некстати…

Олеся сунулась в кладовку, ничего не нашла, кроме старого вещевого мешка Хорунжего, вытряхнула сухие сосновые иголки и отнесла матери. Тамара взглянула брезгливо, но потом махнула рукой: сойдет. Леся тут же вспомнила, что саквояж выпросил у Петра Аркадий Дерлин, сосед сверху, уезжая по каким-то делам в Киев. Но сейчас его наверняка нет дома. Так она и сказала, глядя в затылок матери.

— Обойдусь, — буркнула Тамара через плечо. — Вечно эти Дерлины побираются. И Аркадий ведет себя странно. Знаешь, что он мне заявил на днях по телефону? Он, видите ли, знать меня не желает. Как тебе это нравится? Когда вернешься из Полтавы, изволь подняться к нему и забрать вещь.

— Хорошо.

— Закрой окна, отключи телефон и запри как следует дверь. Да — позови ко мне Екатерину Филипповну. Я хочу дать ей денег. Думала: позвоню с работы, скажу, где лежат, а тут завертелось… Ты когда вернешься?

— Дня через три.

— Меня еще не будет. Я на неделю, самое малое.

Когда Олеся вернулась в кухню, бабушка Катя стояла, глядя на стенные часы — те самые, что Петр увез из Полтавы два года назад, — высокая, прямая, как свеча, вся в черном.

— Мама хочет дать вам денег, — сказала девушка.

— Возьми у нее, — ответила Екатерина Филипповна, не оборачиваясь. — И оставь себе. Мне не надо. Куда это она?

— По работе. Важная командировка.

— Вот и ладно. Посадишь меня в поезд, а сама возвращайся. Побудь одна…

— Зачем?

Бабушка обернулась, взглянула и понизила голос:

— Так будет лучше. Для тебя.

Деньги у матери Олеся все-таки взяла. Уже на площадке, отворачивая лицо, Тамара сказала:

— Послушай… В общем… Я тебя прошу: вернешься, сходи на кладбище. Возьми с собой Никиту, если не хочешь одна. Положите там… ну, цветы какие-то.

Олеся молча кивнула.

С Екатериной Филипповной прощалась с грустью.

Как только к перрону подали полтавский поезд, бабушка вдруг съежилась, стала как будто меньше ростом, ее сухие губы, обычно строго собранные в линию, задрожали. На посадку сбежалась толпа, их толкали и теснили со всех сторон. Олеся, перекрикивая вокзальный шум, спросила — может, все-таки и ей стоит поехать, побыть хотя бы день-другой? Екатерина Филипповна покачала головой в темном платке — и внезапно что-то внутри шепнуло Олесе, что видятся они в последний раз.