Моя сумма рерум

Он покорно поднялся.

– Что ты, Криворотов, прочитал за лето?

– Не помню, - признался он весело.

– Как это ты не помнишь? Может быть, и программу десятого класса не помнишь?

– "Грозу" помню, Алина Тарасовна.

– Какая потрясающая память! И что же ты там помнишь?

– Если по правде, то мало. Довольно скучная история.

– Да неужели?
– очки русички подпрыгнули.
– Наверное, оттого, что там ни слова про футбол?

– Ага, - без тени смущения подтвердил Лёха.
– Обычная бабская тема. Любовь, сопли, слюни, самоубийство. Между прочим, та самая пропаганда суицида, которой нас как раз на прошлом уроке пугали. Сначала в школе проходим, а потом на Интернет всё сваливают.

Класс заметно оживился, а девчонки сзади меня захихикали.

– Что ты такое говоришь, Криворотов?
– взвилась Алина Тарасовна.
– Образ Катерины - не пропаганда! Он, чтоб ты знал, символизирует освобождение от безысходности. Избавление от гнета и терзаний души. Молодая женщина мечтает улететь! Вырваться из зловонного болота темного царства!

Высокопарно размахивая руками, она медленно двигалась по проходу в конец класса.
– Отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь...

Алина Тарасовна готова была продолжать, но Лёха насмешливо перебил:

– Вот-вот. Я про то и говорю. Лететь её тянет. Ага. Камнем на дно.

Народ расшумелся ещё больше. И русичка, сообразив, что процитировала не лучший фрагмент, беспомощно воскликнула:

– Это же классика, как тебе не стыдно?!

– А что в этом стыдного?
– парировал Лёха.
– Не я же эту унылую депрессуху написал.

– Первый день, Криворотов, а ты меня уже вывел!

– Извините. Я не хотел.

– Про Катерину я уже всё поняла! Может, вспомнишь что-то ещё? Расскажешь о Базарове или Обломове?

– Расскажу, конечно, - охотно согласился Лёха.
– И Обломов, и Базаров, два очень мутных персонажа.

– Каких-каких?

– Неоднозначных.

– Та-а-ак, - на миг распаленное лицо Алины Тарасовны посветлело.
– Хорошо. И в чем же их неоднозначность?

– Базаров только и делает, что со всеми базарит, а Обломов - всех обламывает, - на одном дыхание весело выпалил Леха, уже окончательно играя на публику.

– Садись, клоун, - с трудом сдерживая гнев, презрительно фыркнула она.
– Как был дегенератом, так и остался.

По классу прокатился ропот. Народ явно был на Лёхиной стороне, и тот сел на место с видом победителя.

– Было прикольно, - сказал я ему, как только мы вышли из класса после звонка.
– У нас бы за такое к директору потащили.

– А смысл?

Я обернулся - та самая рыжая, похожая на Трисс, девчонка. И всё, что я собирался сказать Лёхе секунду назад, моментально вылетело из головы.

– За одиннадцать лет наш директор насмотрелся на Криворотова во всех видах, - поравнявшись со мной, девушка продолжила идти рядом.

– Вот и нет, - громко откликнулся Лёха.
– Далеко не во всех.

– А вдруг она подписана на твою Инсту?
– засмеялась рыжая.

– Тогда во всех, - весело признал он, поднимая с пола сделанный как заколка-прищепка белый бант.

– Но, не за одиннадцать. Я же с третьего к вам пришел.

– Думаю, ей и последних двух лет вполне достаточно.

Они ускорились и ушли вперед.

Вблизи девушка понравилась мне ещё больше: улыбка широкая и тёплая, глаза светло-серые, дымчатые, как утренний туман, а непослушные волосы такого мягкого оттенка рыжего, вроде осенних листьев или мёда.

На четвертом уроке выяснилось, что у нас физкультура. Формы, естественно, ни у кого не было, но на стадион всё равно погнали.

На улице стояла дикая духота и безветрие, а с правой стороны уверенно ползала густая сине-черная туча, и спокойное ясное небо постепенно приобретало тревожный желтоватый оттенок.

Физрук Василий Викторович, кривоногий коротышка с торчащими в стороны усами и странным прозвищем - Полтинник, с вызовом зыркнул в сторону тучи, презрительно хмыкнул и велел всем построиться. Без восторга оглядел весьма малочисленный ряд, а заметив меня, подошел. Пощупал мышцы, легонько ударил кулаком в живот. Потом резюмировал:

– Ладно, сойдет. Спортом занимаешься?

– В позапрошлом году футбол бросил.

– Ну и дурак.

Он не спеша двинулся дальше, но вдруг, через пару человек от меня, встал, как вкопанный, с полнейшим недоумением на лице. Я высунулся посмотреть, чего там такого интересного. И все тоже посмотрели.

На Дятла. Стоял себе, ровненько, старательно вытянувшись по команде "смирно", и даже не подозревал, что голову его украшал пышный и нарядный белый бант. Тот самый, который Лёха на полу нашел.

Девчонки закатились, парни захрюкали. Удивленное лицо Дятла, взволнованно хлопающего ресницами и крутящего головой в поисках того, что вызывает такое неудержимое веселье, выглядело нереально комично.

– Это что за барышня у нас?
– подлил масла в огонь Полтинник.
– Тоже новенькая?

– Нет, - совершенно серьёзно ответил Дятел.
– Это же я - Ваня Соломин.

– Не может быть!
– физрук сделал вид, что страшно удивлен.
– Соломин? А как изменился!

– Да, мама тоже говорит, что я вырос.

Дятел вел себя как полный ишак. Мне было смешно и одновременно ужасно неловко за него. Угораздило же заиметь такого родственника.

У всех началась истерика, Лёха аж вывалился из строя, корчась в немых судорогах.

– Ладно, - сказал Полтинник, - ходи, как тебе нравится.

А потом заставил всех парней бежать два круга по стадиону, а девчонкам разрешил "совершить лёгкий моцион", потому что они в юбках и на каблуках.

Но осилить мы успели только один круг, черная туча стремительно заволокла небо над нашими головами и внутри неё послышались глухие раскаты.

– Так, ребята, хорош! Быстро в школу!
– крикнул физрук.

Насчет этого упрашивать было не нужно. Помчались наперегонки, но дождь всё равно жестоко настиг возле крыльца. Рубашка промокла в одно мгновение. Залетели толпой под навес и замерли, глядя на плотную, гудящую стену воды.