Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938
Шрифт:
Однажды в воскресенье госпожа Сноуден сконфуженно спросила меня, действуют ли еще церкви и не может ли она посетить церковную службу. Я ответила ей, что она может пойти в любую церковь по своему выбору, и предоставила в ее распоряжение автомобиль и шофера. Боясь, что шофер, возможно, получил инструкции отвезти ее на какую-нибудь показуху, она сделала вид, что предпочитает пройтись пешком, так как «в России она мало двигается».
Когда мы приехали в Москву, я обнаружила, что всю гостиницу отремонтировали для наших английских гостей и что их визит в столицу должен начаться с впечатляющего банкета. Саша Беркман приехал с нами из Петрограда, чтобы помогать в качестве переводчика, и, когда мы сели за этот изысканный обед, я заметила, что он смотрит на меня с сочувствием, как будто понимает, что происходит сейчас у меня в голове.
После этого ни он, ни я не принимали участия ни в каких выставках, демонстрациях, поездках на фабрики, в школы и т. д., которые заполняли дни членов английской делегации и в которых
С точки зрения большевиков, один серьезный инцидент омрачил визит английской делегации как раз накануне ее отъезда из Москвы. Борясь против недавнего уничтожения профсоюзного самоуправления, несколько профсоюзов, включая профсоюз пекарей, объявили забастовку. В качестве ответной меры их исполнительный комитет был разогнан, а некоторые руководители заключены в тюрьму. Профсоюз печатников организовал закрытый массовый митинг протеста против таких действий и пригласил нескольких членов английской делегации на нем присутствовать. В разгар митинга, на протяжении которого небольшая группка большевиков среди огромной аудитории продолжала свистеть и мешать ораторам, на трибуне появился неизвестный человек в темных очках. После краткого и пылкого выступления против партийной бюрократии он снял темные очки и явил всем свое лицо. Это был вождь эсеров Чернов, которого искала ЧК. Прежде чем присутствовавшие на митинге большевики смогли что-то предпринять, двери в здание оказались запертыми печатниками, чтобы никто не мог ни выйти, ни войти, пока Чернова выводили из здания. Все это: появление Чернова и особенно его речь – произвело огромное впечатление на членов английской делегации, присутствовавших на митинге. В результате после их отъезда из Москвы руководители профсоюза печатников были арестованы.
И хотя я несколько недель готовилась к приему итальянской делегации в доме, где жила английская делегация в Петрограде, я боялась, что в последний момент произойдет какой-нибудь сбой. Когда я получила телеграмму, извещающую о том, что члены итальянской делегации подъезжают к Финляндии, я немедленно позвонила и запросила дополнительный поезд для их поездки в Петроград, а затем сама выехала туда.
Итальянская делегация представляла собой смешанную комиссию, в которую входили представители от социалистической партии, от Федерации труда и кооперативного движения. Комиссия была послана в Россию с целью изучить возможность материальной и технической помощи России со стороны итальянских кооперативов и рабочего движения.
Я знала, что радушный прием членов итальянской делегации, и особенно Серрати, будет гораздо более непринужденным и восторженным, чем прием, оказанный комиссии из Англии. Отношение всей итальянской партии во время войны, немедленная и энергичная поддержка ею большевистской революции – эти факты сами большевики часто подчеркивали на общественных митингах – завоевали для нее особое место в сердцах российских рабочих. С того самого исторического заседания руководства итальянской партии в 1914 году, когда мы столкнулись с предательством Муссолини, наибольшая ответственность в партии легла на плечи Серрати, и на протяжении войны он один подвергался самым жестоким нападкам со стороны невежд и реакционеров.
К лету 1920 года население Петрограда уже четыре года терпело голод и холод, общенациональную и гражданскую войну. Город был призраком былого Петербурга, его ряды поредели в результате революции и контрреволюции, его ближайшее будущее было неопределенно. Как было возможно, что эти страдающие люди (более крепкие и боевые были на фронте) проявляли интерес и воодушевление, терпение и упорство в ожидании поезда, везущего членов итальянской комиссии? Это можно объяснить только лишь тем, что русские люди глубоко верили в революцию и в своих вождей, что они гордились тем, что принимают у себя своих зарубежных товарищей в столице, которую они недавно защищали от контрреволюции. Они также надеялись и ожидали, что приезд итальянцев означает помощь и облегчение в их длительной битве с голодом и нуждой, в их борьбе за переделку своего мира. В огромной толпе встречавших были также группы людей и отдельные личности, которые не сочувствовали революционному движению, но они также надеялись на помощь из цивилизованной Европы. Им также льстило, что эта нищая, голодающая страна привлекла посетителей из-за границы. Некоторых, конечно, привлекло простое любопытство. Они долгое время видели и слышали лишь людей, испытывавших страдания, которые могли говорить только о своих насущных нуждах. Как выглядят эти иностранцы? Как они будут говорить, эти люди, которых не мучит голод, для которых пальто и пара ботинок не были долго лелеемой, но так и не исполнившейся мечтой? Когда прибыл поезд, возникло нервное напряжение и дух братского единения. Пение «Интернационала», приветственные крики были лишь слабым выражением глубоко личных чувств этих людей.
Я повидала много многолюдных сборищ и массовых манифестаций в России с красивыми знаменами, молодежными и военными парадами, манифестаций как радостных, так и траурных. Но ни одна из них не была столь спонтанной и единодушной, как те, что последовали за приездом
в Петроград итальянской делегации. Эти демонстрации происходили каждый вечер, пока мы не уехали в Москву. Люди, чуткие, как все большие коллективы, понимали отклик на свои приветствия, знали, что эта делегация приехала не критиковать, а изучать, учиться и помогать. В вечер отъезда делегации из Милана Муссолини, который еще не был на пике своей власти, со свойственной ему пошлостью написал, что делегация едет в страну подонков и нищих. Серрати ответил, что они приехали на Святую землю.Даже в материальных вопросах итальянская делегация доказала свое понимание и солидарность. Члены делегации привезли с собой около сотни огромных ящиков продовольствия (консервы, рис, растительное масло, сахар и т. д.), лекарств, мыла, иголок для швейных кооперативов и других товаров, в которых остро чувствовалась нужда. Нужно было собственными глазами видеть страдания русского народа, чтобы судить, насколько желанны были эти дары. Из многих делегаций, приезжавших в Россию в этот и последующие периоды, только итальянцы и шведы доказали свою братскую солидарность таким образом.
Несколько дней спустя после приезда делегации в Петроград я получила записку от Зиновьева с просьбой зайти к нему в канцелярию и привести с собой нескольких итальянцев-социалистов, которые, на мой взгляд, были самыми радикальными. В тот момент эта просьба не возбудила во мне каких-либо особых подозрений, но, как только я повторила это приглашение Серрати, он, видимо, понял, что она означала.
– Послушайте, товарищ, – предупредил он меня, – Зиновьев, вероятно, понимает, что мы приехали сюда узнать правду о России, чтобы мы могли отвечать на нападки ее врагов и вызывать поддержку у ее друзей. Ради самой России, равно как и ради итальянских рабочих не поощряйте никаких попыток расколоть нашу делегацию. Чтобы принести пользу, наш отчет должен быть единогласным. Мы не должны производить на остальной мир впечатление, что среди нас есть разногласия или что имеют место тайные фракционные собрания. Члены партии в нашей делегации были посланы сюда не как представители фракций, а как делегаты партии в целом. Мы должны оставаться верными этому мандату.
Я была убеждена, что это правильно, и, по мере того как время шло и у меня появилась в дальнейшем возможность наблюдать за тем, что происходит, я все больше и больше понимала, как мудр был Серрати и как глубоко предан он был Советской России. Перед нашим отъездом в Петроград Зиновьев сообщил нам, что поедет на том же самом поезде и что он в своем вагоне проводит встречу, на которую приглашает лидеров итальянских социалистов и профсоюзов. О, заблуждение личной человеческой власти! Зиновьев принял нас в том самом вагоне, в котором царь раньше устраивал аудиенции своим приближенным и чиновникам, когда ездил по стране. Теперь Зиновьев всем своим видом и манерами изображал царя. Все его поведение отличалось от того, как он обращался с этими же самыми людьми, прежде чем поднялся до вершин власти в Советах. Он начал с объявления о том, что в течение ближайших недель должен состояться Второй съезд Третьего интернационала и он хочет, чтобы итальянская делегация была готова к участию и голосованию на нем. Мы были поражены этим внезапным заявлением, потому что до отъезда делегации из Италии о съезде не говорилось ни слова. Серрати снова доказал свою проницательность, когда возражал против того, чтобы делегацию посылали в Россию с политической целью. Никто в Италии не знал, что должен состояться международный съезд, это событие не обсуждалось, и социалисты, оказавшиеся членами комиссии, не имели мандатов на голосование.
Когда я услышала, как Серрати делает это честное заявление, я знала, что как политический деятель он подписал себе смертный приговор. Он показал, что слишком честен, слишком сознает свою ответственность, чтобы выступать в роли сообщника Зиновьева. Так как другие присутствовавшие члены социалистической партии разделяли позицию Серрати, Зиновьеву нечего было сказать, но я знала, что всемогущий председатель интернационала объявит ему войну. Когда я переводила замечания Зиновьева профсоюзным лидерам в составе делегации д'Арагоне, который тогда был секретарем Итальянской федерации труда, Бьянки, интеллектуальному вождю ИФТ, и генеральному секретарю профсоюза металлистов Коломбино, я поняла, что целью Зиновьева был также и раскол итальянского профсоюзного движения, хотя он и у этих делегатов столкнулся с той же оппозицией, что и в случае с Серрати. Таков был глубоко скрытый план Зиновьева и других большевиков – воспользоваться преданностью итальянских социалистов русской революции и ее вождям, чтобы превратить их в орудие раскола в своей собственной стране и в других странах. Серрати был самым серьезным препятствием на пути к этой преступной цели, и его нужно было устранить.
Было решено, что итальянская делегация получит возможность ездить по городам и селам помимо Петрограда и Москвы. Зная, как утомительны проволочки и демонстрации в столице и что вскоре многим делегатам нужно будет возвращаться в Италию, я попыталась организовать их скорейший отъезд. Большинство делегатов выбрали поездку по Волге и на Украину. После того как я об этом поговорила с Лениным, в наше распоряжение были предоставлены пароходы и поезда – все безупречно чистые, хорошо оборудованные и обеспеченные самым лучшим продовольствием – со скоростью, весьма необычной для России того времени.