Моя жизнь и время

Вечер прошел прекрасно. Меня усадили посреди комнаты и всячески развлекали. Были музыка, песни, рассказы. Я шепотом сообщал свои ответы председателю, а он повторял всем. Получилось очень весело. В конце один из участников, врач по профессии, дал мне какую-то микстуру и велел принять перед сном. Жаль, я не спросил, что это за лекарство. К следующему утру простуду как рукой сняло.

В Солт-Лейк-Сити мы должны были приехать за час до выступления, но поезд опоздал на три часа. На платформе нас встречала целая делегация с горячим кофе и сандвичами. Нас усадили в такси и отвезли прямо к открытой сцене. Трехсоттысячная толпа терпеливо ждала в течение двух часов. Председатель во вступительном слове извинился перед нами за недочеты в работе железных дорог и выразил уверенность, что зрители с ним согласятся: поскольку мы наверняка устали, следует ограничиться получасовым выступлением, если только мы сами не найдем в себе силы читать дольше. Мы с Лумисом после этого так вдохновились, что отчитали полную программу. В результате выступление закончилось около полуночи, но никто из зрителей не ушел, и если им не понравилось — значит, они очень хорошие актеры.

Пока мы были в Солт-Лейк-Сити, меня приютил у себя в доме старейшина мормонов и представил своей жене. Заметив, что я еще чего-то жду, он обнял ее за талию и объяснил:

— Других у меня нет. Современная американская женщина убедила нас в том, что мужчине вполне достаточно одной жены.

Как мне объяснили, многоженство среди мормонов все еще существует, но встречается крайне редко; позднее его окончательно запретили.

Очень трудно понять, как на самом деле относятся к вам слушатели. Даже если им скучно, они наверняка притворятся из вежливости, что ваши рассказы понравились. Иногда лицемерие становится добродетелью. Но однажды я услышал похвалу себе, спрятавшись за газетой в вагоне для курящих.

— Был вчера на чтении? — спросил один пассажир другого.

— Да-а, — протянул негромкий голос. — Жена захотела пойти. Я-то сам никогда о нем не слышал.

— И как он вам?

— Да как сказать… — Последовала пауза; видимо, говоривший отрезал себе кусок жевательного табаку. — Для англичанина — неплохо.

Всего один раз, в городке Чаттануга, я вызвал враждебность аудитории, и то сам виноват — нарвался. За несколько дней до моего приезда линчевали двух негров по обычному обвинению: будто бы они напали на белую женщину. Как чаще всего и бывает, впоследствии оказалось, что обвинение было сфабрикованным и не имело ничего общего с действительностью. Линчевание — ужас, который в южных штатах распространен повсеместно, никуда от него не скроешься. В конце своего выступления я попросил разрешения высказаться по вопросу, тревожащему мою совесть, и, не дожидаясь ответа, перешел прямо к делу. На родине я часто ввязывался в ожесточенные споры о политике, раздражая своих идейных противников, но здесь все было совсем иначе. Возможно, у меня разыгралось воображение, но я буквально видел злость публики, словно тускло-медного цвета тучу, клубящуюся над головами и растущую прямо на глазах. Я сел при мертвом молчании зала. Довольно долго длилась пауза, а потом зрители разом встали и направились к выходу. Когда я, в свою очередь, собрался уходить, ко мне подошли в фойе несколько человек и тихо поблагодарили, непрерывно оглядываясь через плечо. Моя жена была белей полотна — я ее не предупредил о своей выходке. Но ничего смертельного не случилось. Напрашивается мысль: если бы десятки тысяч порядочных американцев, собравшись с духом, высказались вслух против позорного явления, быть может, Америку удалось бы очистить от этой гнусности.

Американское гостеприимство вошло в поговорку. Если бы я не поленился обо всем договориться заранее, мог бы вообще ни разу не останавливаться в гостинице. Знай я заранее, как меня здесь будут встречать, непременно так бы и сделал. Отели в больших городах убранством и размерами напоминают дворцы. Будь кухня и обслуживание на той же высоте, лучшего и пожелать нельзя, но я с радостью обменял бы мраморную облицовку в ванной и серебряные туалетные принадлежности на бифштекс, который можно разрезать ножом. По статистике Иммиграционного бюро, каждый год в Америку приезжают более четырех тысяч профессиональных поваров. Куда они деваются, загадка. Не могут же они все становиться кинозвездами!

В крупных отелях преобладают европейские обычаи, а в маленьких городках гостиницы, как здесь принято говорить, «на американский манер». Через пару дней после приезда я отправился из Нью-Йорка в Олбани — там у меня было назначено выступление. Поезд уходил в восемь. Позавтракать я не успел и решил — пообедаю пораньше, а потом посижу тихонько, отдохну. Я оделся и спустился вниз. В обеденном зале было пусто. И звонка я не нашел. Тогда я отыскал джентльмена, что проводил меня в номер. Сейчас он сидел в кресле-качалке и читал газету.

— Прошу прощения, — сказал я. — Вы портье?

— Угу, — буркнул он, не отрываясь от чтения.

— Простите, что беспокою… мне нужен метрдотель.

— Зачем? Он что, ваш знакомый?

— Да нет, — ответил я. — Мне бы обед заказать.

Портье вернулся к газете.

— Обед не надо заказывать. Будет на столе в половине седьмого.

— А мне нужно сейчас!

Было чуть больше четырех.

Портье отложил газету и посмотрел на меня.

— Слушайте, вы откуда приехали?

— Из Нью-Йорка.

— Видать, и там недолго пробыли. Англичанин, небось?

Я сознался, что англичанин.

Портье встал и снисходительно потрепал меня по плечу.

— Вы бы лучше пошли город посмотрели. Интересный городок. Все равно до половины седьмого делать нечего.

Я последовал его совету. Город оказался не таким уж интересным. Возможно, я просто был не в настроении. В шесть я вернулся в гостиницу и еще раз переоделся. Очень хотелось есть. Увидев «меню», я еще острее ощутил голод. Сам Лукулл на моем месте не сдержал бы радостной улыбки. На двух страницах мелким шрифтом были перечислены, кажется, все мыслимые деликатесы без различия времени года.

Я заказал для начала икру и суп с моллюсками. Насчет супа я немного сомневался, поскольку никогда такого не пробовал. Ну ничего, решил я, если суп окажется слишком густым, я съем всего чуть-чуть. Юный официант, видимо где-то потерявший пиджак, стоял возле столика и как будто чего-то ждал.

— Я потом подумаю, что еще взять, — сказал я. — Принесите пока это.

— Лучше думайте сейчас, — возразил он. — Нам тут долго рассусоливать некогда, не то что у вас в Старом Свете.

Я не хотел с ним ссориться и потому снова взялся за меню. Попросил принести после супа анчоусов — предупредил, чтобы с хрустящей корочкой. Ломтик поджаренной ветчины с трюфелями, горошек в масле, ягнячью отбивную с помидорами, спаржу и курицу (я упомянул, что предпочитаю крылышки). На десерт — карамельное мороженое, ассорти из фруктов и, конечно, кофе.

Было обидно, что не получится попробовать все, что есть в меню, но мне еще предстояло вечером выступать. Я и так опасался, что слишком увлекся.

— И все? — спросил беспиджачный джентльмен.

Я усмотрел в его вопросе сарказм и ответил сухо:

— Это мой заказ.

Он отсутствовал довольно долго, а когда появился вновь, поставил передо мной поднос наподобие тех, какие используют дворецкие, слегка подровнял его и ушел, оставив меня в одиночестве.

На подносе было все, что я заказал, начиная с икры и заканчивая кофе. Все продукты (кроме супа и кофе) помещались на крохотных беленьких блюдечках, словно из игрушечного сервиза. Суп был в миниатюрном белом горшочке с ручкой, тоже наводящем на мысль о принадлежностях кукольного домика. Пить его полагалось прямо из горшочка, емкостью примерно в одну столовую ложку. За супом последовали шесть анчоусов и одна креветка. Тринадцать горошин. Три побега спаржи. Пять виноградин и четыре ореха (разные). Два квадратных дюйма ветчины — правда, без трюфелей; то, что я принял за трюфель, оказалось дохлой мухой. В ягнячьей отбивной ничего, кроме косточки, я так и не обнаружил — похоже, ее вырезали из какого-то не того места. Помидор я уронил, пытаясь разрезать. Он укатился под стол, а я постеснялся за ним лезть. Курицу зажарили так основательно, что я, выбившись из сил, положил кусок обратно на тарелку. Мои старания не оставили на нем никаких следов. Я потом долго гадал, что с ним сталось.

Не знаю, почему я так раскис, — должно быть, потому что не завтракал. Будь я один, уронил бы голову на стол и расплакался, но рядом кормились еще три-четыре человека, и я взял себя в руки. Начал с кофе. Он еще хранил крохи тепла — жаль было бы, если б совсем остыл. Икру пробовать не хотелось; должно быть, из-за запаха. После кофе я приступил к полурастаявшему мороженому, украдкой поглядывая на других посетителей. Никто не возился с ножом, все бодро орудовали вилками, подцепляя еду то из одного, то из другого блюдечка. Чем-то они напоминали механических клюющих цыплят. Но такой способ казался самым простым, и я последовал их примеру.

К такой системе я так и не привык. Местные жители, если случалось заговорить на эту тему, соглашались, что с точки зрения эстетики обед «на европейский манер», пожалуй, предпочтительнее; но тут же спешили объяснить, что американцы слишком заняты — нет у них времени на эти светские штучки-дрючки. Потом они усаживались в кресла-качалки в фойе гостиницы, раскуривали сигары и доставали жевательный табак. Я уходил по делам, а когда возвращался, часа через два-три, они так и сидели на месте, курили, жевали и плевались.