Мозаика Парсифаля

– Скажи им, что это для оказания первой помощи, а не каких-то иных целей.

– Сиди спокойно, милый. Плечо выглядит неважно.

– Я о нем совсем не думал, просто ничего не чувствовал, – сказал Хейвелок ей вслед.

Это было сущей правдой. Начиная с Коль-де-Мулине, он совсем не думал о ране и, если не считать отдельных приступов, не испытывал никакой боли. На это просто не оставалось времени. Это было настолько не важно, что не заслужило внимания. Слишком много навалилось на него – неожиданно и практически одновременно. Майкл обернулся и посмотрел на большое окно спальни, с таким же толстым зеркальным стеклом, как и внизу, в кабинете. Он наблюдал, как играют на стекле отблески огня в камине, и думал о том, сколько же людей там, на улице, охраняют покой Пятого стерильного. Затем взгляд вернулся к красному зеву камина. Так много… так неожиданно… и все сразу… нужна ясная голова, чтобы быть в состоянии переработать и осмыслить тот поток информации, тех невероятных, немыслимых фактов, что хлынут вскоре как из прорвавшейся плотины. Если он хочет сохранить способность соображать, он должен найти время для размышлений.

«– Как хорошо, Михаил, что мы опять можем смеяться.

– Хорошо. Но я не знаю, как часто мы сможем делать это.

– Нам обязательно надо выкраивать время для смеха. Я думаю, что это страшно важно».

Дженна права. Смех играет в жизни важнейшую роль. Особенно ее смех. Ему вдруг нестерпимо захотелось услышать его тотчас, немедленно. Ну, где же она? Сколько времени необходимо для того, чтобы найти пару пластырей и бинт? В любом из таких стерильных домов этого добра должно быть навалом. Так где же она?

С неожиданно вспыхнувшей тревогой он поднялся со старинной скамьи. Может, совсем другие люди – не из охраны Пятого стерильного – уже прокрались к дому? У него был определенный опыт в делах такого рода. Под прикрытием леса легче подобраться к охраняемому объекту… А Пятый стерильный стоит в окружении деревьев и густого кустарника – замечательное прикрытие для далеко не замечательных типов, планирующих похищение или убийство. Он сам умел незаметно проскользнуть, проникнуть, устранить врага, не потревожив тишины. А если он мог проделать это, то почему не могли и другие? Так где же она?!

Хейвелок быстро пошел к окну, но уже на полпути сообразил, что за пуленепробиваемым толстенным стеклом он не увидит, что происходит снаружи. Он оказался прав. Кинувшись к двери, он осознал еще одну неприятную вещь – он безоружен!

Он не успел взяться за ручку двери, как та открылась сама. На пороге стояла Дженна, держа в одной руке небольшой пластмассовый поднос с бинтами, ножницами, пластырем и антисептиком. Он облегченно вздохнул.

– Что случилось, Михаил? В чем дело?

– Ничего. Мне… просто захотелось размяться.

– Милый, да ты вспотел, – воскликнула Дженна, закрыв дверь, подойдя к нему и коснувшись его лба. – Что с тобой?

– Прости, мое воображение слегка разгулялось. Я… мне показалось, что ты отсутствовала дольше, чем… я ожидал. Прости.

– Точно, я отсутствовала дольше, чем ожидала. – Дженна взяла его за руку и подвела к скамье. – Снимай рубашку. – Поставив поднос, она помогла ему справиться с этим непростым делом.

– Вот как? – заинтересовался Майкл, высвобождаясь из рукавов. – Дольше, чем ожидала? Что же тебя задержало?

– Ну, если не считать маленького дельца под лестницей, – легкий флирт с поваром. Ты удовлетворен?.. Теперь не вертись, пока я не сниму это.

Дженна аккуратно, со знанием дела подрезала края повязки на его плече и осторожно сняла ее.

– Вообще-то рана заживает неплохо, учитывая твое к ней отношение, – проговорила она, отлепив полоску хирургического пластыря. – В основном раздражение. Морская вода, вероятно, не допустила инфекции… Постой… сейчас будет немного больно.

– Еще как, – кривясь, откликнулся Майкл, когда Дженна начала протирать спиртом кожу вокруг раны и счищать остатки пластыря. – Кстати, помимо дела под лестницей, чем ты там занималась внизу? – повторил он вопрос. Дженна в этот момент накладывала на рану повязку.

– Немножко пококетничала. – Дженна наложила марлевый тампон, закрепила хирургическим пластырем и забинтовала. – Все. Сразу, может, и не полегчает, но выглядит гораздо лучше.

– Ты уходишь от ответа.

– А ты разве не любишь сюрпризов?

– Ненавижу.

– Kolace, – рассмеялась она и вылила спирт из пузырька на его обнаженное тело. – На завтрак у нас будут Kolace, – повторила Дженна и принялась массировать ему спину.

– Сладкие булочки?.. Ты сошла с ума. Нет, ты точно свихнулась! Мы провели двадцать четыре часа в аду, а ты толкуешь о горячих плюшках!

– Надо жить, Михаил. – Она вдруг заговорила тихо, и руки ее замерли. – Я поговорила с нашим вооруженным до зубов поваром и, кажется, имела успех. Одним словом, он сделает так, что к утру у нас будут абрикосы, сухие дрожжи… так… мускатный орех у него есть… земляной орех – тоже. Все необходимое он сегодня закажет. А утром – Kolace.

– Ушам своим не верю.

– Вот увидишь! – Она вновь рассмеялась, обхватив ладонями его лицо. – В Праге ты нашел пекарню, в которой выпекали Kolace. Тебе они страшно понравились, и ты попросил меня приготовить их как-нибудь.

– В Праге у нас были другие проблемы, не то что сейчас.

– Но мы-то те же, Михаил! Мы снова вместе, и грех не использовать такой счастливый момент! Однажды я тебя уже теряла. Теперь ты снова со мной. Пусть у меня, у нас будут счастливые моменты… Несмотря ни на что.

Он обнял ее.

– У тебя, у нас будет много таких моментов.

– Спасибо, дорогой.

– Люблю твой смех. Я тебе говорил об этом?

– Много раз. Ты говорил, что я смеюсь, как маленький ребенок в кукольном театре. Помнишь?

– Да. И это правда. – Майкл чуть отстранился и взглянул ей в глаза. – Все именно так. Ребенок и неожиданный смех… иногда, правда, нервный ребенок. Бруссак это тоже заметила. Она рассказала, как ты в Милане раздела того несчастного ублюдка, измазав помадой и забрав одежду.

– Главное – кучу денег! – со смехом добавила Дженна. – Ты не представляешь, до чего же он был мерзок.

– Режин сказала, что ты смеялась, как маленькая шалунья.

– Наверное, – задумчиво откликнулась Дженна, глядя на мерцающие угли в комнате. – Ведь она была моей единственной надеждой, и я боялась, вдруг она откажется мне помочь. Понимаешь, наверное, только такие смешные воспоминания и помогли мне выдержать все это. Не знаю, но раньше это помогало.

– О чем ты?

Лицо ее было совсем рядом, но глаза… Глаза смотрели сквозь него.

– Мне пришлось бежать из Остравы, когда братьев убили, а я сама попала на крючок противникам Дубчека. Я поняла, что дома мне не жить. Я приехала в Прагу – и оказалась в другом мире, в мире насилия и ненависти. Иногда мне казалось, что я просто этого не вынесу… Но я твердо знала, что обязана вынести, вытерпеть, потому что прежнюю жизнь не вернуть. Поэтому я научилась жить воспоминаниями. Они помогали мне отключиться от Праги, от этого мира, наполненного страхом. Я вспоминала Остраву, братиков, которые катали меня на машине и забавляли разными смешными историями. В минуты воспоминаний я ощущала себя свободной, я переставала бояться. – Она наконец взглянула на него. – Это, конечно, совсем не Милан… Но я все равно смеялась… Ну, хватит. Все это не имеет смысла.