Мозаика (в сокращении)

Он допил кофе, жестом попросил налить еще.

— Я приехал туда и не ожидал никаких сложностей. Этот парень особо о безопасности не беспокоился, и я думал, если повезет, мы просто заберем мальчика, посадим его в частный самолет, и все. Но оказалось, что все не так просто.

Было видно, что этот случай он вспоминает с удовольствием.

— У меня там были кое-какие связи, и я выяснил, что местные этого американца недолюбливают. Полицейские в том числе. Он оказался скрягой, а в таких местах принято быть пощедрее. Он свои денежки если на что и тратил, то только на женщин. К одной из них был весьма неравнодушен капитан полиции.

Констентайн покачал головой — надо же, какой безрассудный тип.

— Так вот, я направился прямиком к этому капитану. Заплатил я ему куда меньше, чем он бы с меня взял, если бы не был лично заинтересован. А ведь мог вообще отказаться — сам он человек хороший, только система насквозь гнилая. Короче, я привез свою клиентку из Портленда, и той же ночью полиция устроила у этого парня на вилле обыск. Наркотики. Кому доверить опеку над ребенком, как не матери? Все бумаги в порядке, отличный мексиканский адвокат нанят. Все решилось в одно мгновение.

— А с отцом что? — спросила Дина.

— У него нашли столько кокаина, что из мексиканской тюрьмы он выйдет, когда мальчишка уже вырастет.

— Он был наркодилером?

— Я только сказал, что кокаин нашли. Откуда он там взялся, я понятия не имею. — Он задумался. — Эта часть сюжета мне не очень нравится, но что-то в этом роде должно было рано или поздно произойти.

Да, этот рассказ совсем не походил на историю про захват и вертолет. Что Дину очень успокоило.

Констентайн словно прочитал ее мысли:

— Вы не думайте, что в вашем деле все будет так же просто. Возможно, гораздо сложнее. — Он встал, взял со стола блокнот и диктофон. — Кстати, во время первой встречи вы упомянули о двух ваших подругах, Саре и… Эмили?

— Эммелин.

— Да-да. Так вот. Об этом деле знают ваши подруги. Знаем вы и я. Но больше никто об этом знать не должен. Ни ваша мать, ни отец, ни старший сын.

— Я понимаю.

— Вот и отлично. Спасибо за кофе, — улыбнулся он. — Я вам скоро позвоню.

И он ушел.

Дина стояла и смотрела на витрину, на которой золотыми буквами было написано: «Мозаика». А ниже, чуть мельче: «Флористика от Дины». Всякий раз, когда Дина глядела на свой магазин, ее сердце переполняла гордость, но теперь она думала о том, как дорого пришлось за это заплатить.

Да, она понимала, что это неразумно. Ведь никто не ждет, что мужчина будет отдавать себя без остатка дому и детям, так почему же мужчина ждет этого от женщины? Но это — логика, а люди часто руководствуются не логикой, а чувствами.

Если бы Карим рассуждал логично, то, возможно, он бы задался вопросом: не было ли чего-то в его генетике, из-за чего Джорди стал геем? Ведь унаследовал же сын его черные волосы и черные глаза.

Но нет, куда проще обвинить в случившемся Дину. И еще американский образ жизни.

Дина отперла дверь и вошла в свой магазин. Было воскресенье, и «Мозаика» была закрыта. Но Дина пришла сюда, чтобы просто провести немного времени здесь, в том самом месте, где она провела столько часов, которые могла бы посвятить детям и мужу.

Над столом Дины висела фотография с выложенным цветами названием магазина. На это название ее вдохновила речь Дэвида Динкинса, бывшего мэра Нью-Йорка, который как-то сравнил Нью-Йорк с великолепной мозаикой. Ей это сравнение понравилось: действительно, в этом огромном городе уживаются люди всех национальностей, всех рас. Она надеялась, что и ее брак будет таким же.

Но и тогда, много лет назад, разве можно было сравнить ее брак с мозаикой, разве были подогнаны друг к другу все детали? Сколько раз Карим говорил про то, как принято делать то-то и то-то «у него дома»! А сколько раз она напоминала ему, что его дети — лишь наполовину иорданцы. Она была уверена, что готова к компромиссу, но разве это было правдой? И можно ли сложить из семейной жизни безупречную мозаику?

В магазине, как всегда, стоял цветочный аромат. Она сделала глубокий вдох и велела себе держаться до последнего. Она хотела, чтобы дети чувствовали ее присутствие, чтобы знали, что она постоянно о них думает. Может, написать им письмо? Получат ли они его? Надо попробовать.

Она кинулась к столу, взяла планшетку, цветные карандаши. И стала рисовать два сердечка из цветов — голубых и розовых. Ничего оригинального, но детям наверняка понравится. В сердечки она вписала имена Али и Сюзанны, а внизу написала: «Я люблю вас». Рисунок она положила в конверт, написала адрес родителей Карима.

Следующие два часа она просматривала бухгалтерские книги. Эйлин отлично справлялась с ведением дел. Пока близнецы были далеко, Дина могла работать только дома, посылала эскизы композиций по факсу. Почему она не делала так до отъезда Карима? Неужели потому, что считала бы это уступкой мужу? Неужели они дошли до того, что то, что доставило бы ему удовольствие, она воспринимала как поражение?

Она не могла в этом разобраться. Дина заперла магазин, опустила конверт в почтовый ящик на углу и поехала на такси в Гринич-Виллидж, к родителям.

— Твой отец сегодня чувствует себя гораздо лучше, — сказала мать Дине. Дине очень хотелось ей верить.

Джозеф Хилми лежал в шезлонге на террасе. День был теплый, но мама все равно укрыла ему ноги пледом. Это было напоминанием Дине, что он еще слишком слаб и расстраивать его не надо.

Он спросил:

— Что с тобой, элбе? — И нежность в его голосе поразила Дину. Элбе — «сердце мое». Так он обращался к ней, когда она была совсем маленькая.

— У меня все отлично, папа.

— А дети как? Ты почему их не привела?

Прошли те времена, когда она могла кинуться к отцу в объятия, чтобы он ее утешил.

— Разве мама тебе не говорила? — сказала она беззаботным тоном. — Карим повез их в Иорданию. Маха чувствует себя не очень хорошо, и он решил, что присутствие внуков придаст ей сил.

Отец пристально смотрел на нее.

— Дина, у вас с Каримом все хорошо? Он относится к тебе должным образом? Ведь не то я…

Может, мама проговорилась?

Она задумалась и решила, что полуправда все же лучше, чем ложь.