Мозаика
Шрифт:
Елена Никитична осушила стопку сразу после слова «аминь», не чокаясь. Сначала она скривилась и начала махать ладонью около рта, словно пытаясь таким образом потушить вспыхнувший пожар, а потом взяла бокал ошарашенного Голубева и запила водку вином. Опешивший и замерший Дмитрий Васильевич только после этого пришел в себя.
– Ты чего, дуреха, делаешь?! Совсем обалдела?! Ладно, водку после вина. Но водку вином запивать!… Совсем что ли?! Закусывай давай! – Елена Никитична закусывала мясом и без настояний Голубева. – Ты головой думаешь?!
– А, знаешь, после водки и вино твоё не такая уж дрянь, – сказала она, улыбаясь, изрядно захмелев.
– Да…
– Ты лучше мне еще налей, чем сидеть и причитать.
– Не, это уж дудки! Куда тебе еще?! Тебя, вон, с пятидесяти граммов как разобрало… Хватит. Лучше вон, ешь. Я сейчас еще закажу. – он поднял руку, подзывая официанта.
– Посчитать? – спросил подошедший официант.
– Нет, принесите нам еще… – Дмитрий Васильевич бегло просматривал меню. – Вот! Жареных баклажанов с грибами две порции. И… Вот, пару салатов с телячьими языками.
– Это всё? – осведомился официант, держа наготове блокнот и карандаш.
– Пока – да. Подождите… – Голубев допил остатки вина, – и бокал можете забрать.
– Хорошо.
Некоторое время они молча ели. Елена Никитична, глядя в тарелку, Дмитрий Васильевич – на спутницу. Слышно было только как ножи, продравшись сквозь толщу мяса, царапали тарелку.
– Налей мне еще, – попросила Елена Никитична, – как-то гадко на душе…
– Водка от этого не сильно помогает. Скорее наоборот…
– Ты можешь обойтись без своих советов, а просто сделать, о чём тебя просят?!
– Принесут закуску – налью.
Некоторое время они по-прежнему молча ели, теперь уже не глядя друг на друга. Каждый думал о чём-то своем, и по лицам было видно, что мысли их были невеселы.
– Ваши баклажаны и салаты, – прервал тишину официант. – Приятного аппетита.
Голубев налил в обе рюмки из пузатого графина и поднял свою.
– Лен, я…
– Не нужно ничего говорить, – остановила его Елена Никитична. – Уезжаешь – уезжай. И что уж тут говорить. Что ни скажи – все мимо кассы. Так что давай просто выпьем. За тебя! И за нас без тебя!
Они чокнулись и выпили, закусив принесенными баклажанами.
– Знаешь, все-таки зря ты меня позвал. Не нужно было, – сказала Елена Никитична после некоторой паузы.
– Я это уже и сам понял. Но, пойми, мне представлялось, что всё будет по-другому. Да и не хотел тебя обидеть. А мне казалось, ты обидишься, если я вот так, ничего не сказав, уеду…
– Конечно, обиделась бы … Сильно. Но было бы легче. Это я сейчас понимаю, когда ты поступил так, как поступил. Что уж теперь, – ее голос стал тихим и печальным. – Я только теперь подумала, как жаль… Как жаль всего… Всего, что прожито и как прожито. Вот ты уезжаешь, подводишь черту, а значит можно подводить первые неутешительные итоги. А еще страшнее, что ты уезжаешь, а я остаюсь одна наедине с этими неутешительными итогами… Совсем одна…
– Но от моего присутствия тебе тоже было, прямо скажем, ни холодно, ни жарко… Мы ж с тобой всегда были, как кошка с собакой. Вспомни. Как мы умудрились пожениться, до сих пор ума не приложу. Молодые были… Так ведь еще продержались вместе какое-то время… Ой что было, как вспомню – так вздрогну, – Голубев засмеялся, но каким-то невеселым смехом. Елена Никитична тоже улыбнулась, хотя глаза ее остались полны тоски. – А теперь ты говоришь… Странно… Сколько раз в году мы виделись? И каждый раз ты нападала, заводилась с пол-оборота, а теперь говоришь – одна…
– Не
надо, Дим. Забудь все, что я тут наплела. Напилась, вот и плету. Налей лучше еще…– Может тебе больше не нужно?
– Ты меня пригласил в кафе не на пять минут посидеть, сам же сказал…
– Я и не отпираюсь. Не на пять минут. Так куда коней гнать? Поешь, вот, салат, баклажаны. Хочешь, я еще чего-нибудь закажу…
– Не нужно ничего… – она печально выдохнула, – ничего уже ненужно.
Елена Никитична неохотно возила вилкой в салате. Она смотрела в тарелку, опустив голову, так, что Голубев видел только разделенные надвое вьющиеся волосы, ярко коричневые почти медные с черными корнями.
– Ты точно решил уехать? – спросила, не поднимая голову, она.
– Точно. Я и квартиру уже продал, я ж тебе говорил.
– Понятно, – сказала Елена Никитична и вздохнула.
Потом она внезапно подняла голову, налила себе водки и выпила. Дмитрий Васильевич не стал ее останавливать. Он даже не стал ничего говорить. А Елена Никитична снова опустила голову над тарелкой. И через некоторое время на салат стали падать слезы. Они оба молчали, и только Елена Никитична иногда шмыгала носом.
– Знаешь, я хочу тебя попросить… – сказала она сквозь слёзы.
– Слушаю…
– Оставь мне своего кота…
– Зачем тебе мой кот? Ты же его никогда не любила…
– Это он тебе рассказывал? – усмехнулась она. – Не любила… Откуда тебе знать, кого я любила, а кого не любила… Откуда тебе, Дима, знать…
– Извини, но я его пообещал соседям. Если они не возьмут – я тебе его занесу…
– Нет, Дима, не нужно. Не хочу я тебя больше видеть. Не могу…
– Всё, ты пьяна. Давай я тебя отведу домой… – Дмитрий Васильевич поднял руку.
– Официант, рассчитайте нас пожалуйста.
Официант довольно быстро принес счёт и, получив причитающееся и приличные чаевые, удалился.
– Всё, вставай. Пойдем домой.
– Иди, я еще посижу, – сказала, не поднимая головы, Елена Никитична. – А ты иди.
– Ну, чего тебе здесь сидеть? Да ты ещё и пьяна… Вставай, говорю…
Елена Никитична подняла заплаканное лицо. Слезы скатывались по ее щекам и некоторое время оставались висеть капельками на подбородке.
– Дим, иди. Я сама доберусь, не волнуйся. Не настолько уж я пьяна. Иди. А я ещё немного посижу – когда ещё выдастся в «Уезде» посидеть вот так, не спеша… Иди. Удачи тебе и всех благ…
Слезы катились по её лицу. Дмитрий Васильевич стоял, не зная, что сказать. Он снял с вешалки свой плащ, перекинул его через руку, подошел к Елене Никитичне, положил руку на её плечо, сжал его и быстро, не оглядываясь, вышел из кафе.
Зима
Зима, как и обычно в этих краях, была раскисшей. Неуклюжие, неловкие морозы, робкий, неуверенный снег, сменяющиеся противной сыростью оттепели, как неминуемой расплатой за отсутствие воли и настойчивости у холодов. А потом снова прихватывающие морозцы и следующее буквально по пятам потепление. Привычно и противно. На неочищенных тротуарах лежало рыхлое и скользкое мокрое месиво, еще вчера бывшее каким-никаким снегом. И люди, бегущие каждый по своим делам, смотрящие себе под ноги и расплескивающие в стороны при каждом шаге брызги полуоттаявшей снежной жижи, мечтали только хоть о какой-то погодной определенности: мороз так мороз, тепло так тепло.