Мозг отправьте по адресу...
Шрифт:
Примирить Асеева с Маяковским удалось лишь за несколько дней до самоубийства последнего. "11 апреля я с утра до вечера висел на телефоне и звонил то одному, то другому… – вспоминал близкий знакомый Маяковского Л.А. Гринкруг. – Маяковский говорил: «Если Коля позвонит, я немедленно помирюсь и приглашу его к себе». Когда я об этом говорил Асееву, тот ответил, что «пусть Володя позвонит», – если Володя позвонит, он тотчас же приедет. И это продолжалось целый день. Наконец, к семи часам вечера, я сказал Маяковскому, что мне надоело звонить по телефону: «Будь ты выше, позвони Коле и позови к себе». Асеев пришел, и вечером мы <…> Играли в покер. Маяковский играл небрежно, нервничал, был тихий, непохожий на себя". [167] Возможно, что, несмотря на примирение, у Асеева осталось некоторое чувство вины перед Маяковским. После смерти «великого друга» Асеев отдал немало сил делу увековечения его памяти. Он писал стихи и мемуарные статьи о Маяковском, издавал его сочинения, анализировал творчество, яростно защищал от критики. Многие годы Асеев работал над монументальной поэмой «Маяковский начинается» (1940), за которую в 1941 году удостоился даже Сталинской премии I степени. Асеев был одним из тех, кто предпочитал винить в смерти Маяковского
167
Янгфельд Б. Любовь – это сердце всего. В.В. Маяковский и Л.Ю. Брик: Переписка 1915 1930. М., 1991. С. 268.
168
См.: Николай Асеев. К творческой истории поэмы «Маяковский начинается» / Вст. ст. и публ. А.М. Крюковой // Из истории советской литературы 1920 1930-х годов. Новые материалы и исследования (Литературное наследство. Т. 93). М., 1983. С. 442.
В незаконченной «Поэме о ГПУ» он предлагал справедливым и прозорливым сотрудникам этого учреждения незамедлительно разобраться с убийцами Маяковского: «Расследовать черное дело, / как тысячи черных дел». Впрочем, у сотрудников Института мозга, интервьюировавших Асеева, эта точка зрения на смерть поэта не нашла поддержки…
Масштабы деятельности Л.А. Кассиля по увековечению памяти Маяковского были не столь велики. Он не так много общался с Маяковским, но и ему было что вспомнить. Его книга «Маяковский – сам» (М. – Л., 1940), ориентированная на читателя-подростка, и мемуарный очерк «На капитанском мостике» [169] имели резонанс и пользовались популярностью – прежде всего потому, что патетика была разбавлена в них изрядной долей юмора.
169
Кассиль Л. На капитанском мостике // Альманах с Маяковским. М., 1934. С. 251–256.
Имеется также «беседа» с Артемием Григорьевичем Бромбергом (1903–1966), [170] проведенная, как уже говорилось, Н.Г. Егоровым. Знакомство А.Г. Бромберга с Маяковским произошло только в начале 1930 года – в связи с организацией персональной выставки «Двадцать лет работы». А.Г. Бромберг был сотрудником Государственного литературного музея; он помогал Маяковскому в работе над экспозицией, водил по выставке экскурсии, после стал активным участником молодежной «Бригады Маяковского», о чем написал в воспоминаниях. [171]
170
Дата смерти сообщена М.А. Немировой и Е.И. Погорельской.
171
Бромберг А.Г. Выставка «Двадцать лет работы» // Маяковский в воспоминаниях современников. М., 1963. С. 546–574.
Из того, что в «деле» сохранились лишь «беседы» с Асеевым, Кассилем, Бромбергом и Бриками, отнюдь не следует, что только ими был ограничен круг интервьюированных. Нам кажется, что к этому перечню опрошенных следует добавить как минимум еще двух друзей-литераторов – поэта-футуриста Василия Васильевича Каменского (1884–1961) и писателя Льва Вениаминовича Никулина (1891–1967). Оба они в 1930– е годы напечатали мемуары о Маяковском, к которым авторы публикуемого очерка постоянно обращаются. Но ряд приводимых в очерке сведений в мемуарах отсутствует. Кроме того, слова Каменского и Никулина порой вводятся в текст оборотами типа: NN «подтверждает», «передает», «рассказывает», «сообщает», «свидетельствует» и т. п. Подобная форма подачи материала, на наш взгляд, косвенно указывает на то, что информация получена устным путем – во время «беседы».
Если о «беседах» с Каменским и Никулиным можно только высказывать предположения, то о проводимых «беседах» с родными поэта (прежде всего – с его сестрой Людмилой Владимировной Маяковской) говорится в тексте очерка недвусмысленно. Кроме того, дважды цитируются слова Ксении Михайловны Синяковой (1900–1985), жены Н.Н. Асеева.
В очерке нередко сообщается о сведениях, полученных от «школьного товарища» Маяковского. Эти сведения касаются прежде всего материального положения семьи поэта, его образа жизни в первые годы после приезда из Грузии в Москву и т. п. Фамилия «школьного товарища» не названа, но можно предположить, что им был Сергей Сергеевич Медведев (1891–1970), впоследствии ставший известным химиком, академиком АН СССР (1958 ). В период дружбы с Маяковским он учился в Третьей московской гимназии, увлекался чтением запрещенной литературы и занимался революционной пропагандой. «Моя сестра и старшая сестра Маяковского, Людмила Владимировна, были однокурсницами и подругами по Художественно-промышленному строгановскому училищу. Летом 1906 года, когда Маяковские переехали в Москву, мы познакомились через сестер семьями. Кроме нас, знакомых у Маяковских в Москве тогда почти не было, и в первое время я был единственным приятелем Володи… – вспоминал С.С. Медведев. – Я не могу сказать, что мы были с ним очень близки: я учился в другой гимназии, в шестом классе, был на два класса впереди его, но мы с ним сошлись и сдружились, поскольку наши интересы совпадали». [172] Именно Медведев привлек Маяковского к участию в издании рукописного нелегального журнала «Порыв», выпускавшегося учениками Третьей гимназии (Маяковский учился в Пятой гимназии), и к работе в революционных кружках. [173]
172
Медведев С.С. Из воспоминаний //Маяковский в воспоминаниях современников. М., 1963. С. 68–69.
173
Там же. С. 69–72.
В публикуемых материалах фигурируют в качестве информаторов также некие лица, обозначенные буквенными кодами – "Б", «В», "С". Так как «ключа-дешифратора» нет, то приходится устанавливать фамилии информаторов по контексту и содержанию высказываний. Очевидно, что литерой "Б" обозначен упоминавшийся ранее А.Г. Бромберг ("Тов. Б." ведет речь о подготовке выставки «Двадцать лет
работы»). "Тов. С." описывает болезненное состояние Маяковского во время его последнего публичного выступления в Институте народного хозяйства им. Плеханова 9 апреля 1930 года. На этом вечере, принесшем Маяковскому горечь разочарования (аудитория вела себя враждебно), был секретарем и вел протокол заседания Виктор Иванович Славинский (1906–1951), фотокорреспондент, член «Бригады Маяковского». Сохранилась стенограмма его воспоминаний «Последнее выступление Владимира Владимировича Маяковского». [174] Скорее всего, именно В.И. Славинский являлся тем самым «тов. С», слова которого воспроизведены в публикуемом документе. Впрочем, на вечере 9 апреля присутствовал также и Павел Ильич Лавут (1898–1979), устроитель публичных выступлений Маяковского и его поездок по стране. [175]174
СлавинскиЙ В.И. Последнее выступление Владимира Владимировича Маяковского //Маяковский в воспоминаниях современников. М., 1963. С. 602–614, 684.
175
См.: П.И. Лавут. Маяковский едет по Союзу. М., 1963.
Вычислить информанта "В" гораздо труднее: с его слов рисуется внешний облик Маяковского в канун Первой мировой войны. Литерой "В" мог быть обозначен, к примеру, тот же Василий Каменский, познакомившийся с Маяковским в 1913 году, или любой другой, близко знавший и просто изредка встречавший поэта в период его футуристической юности.
Авторы очерка о Маяковском использовали не только сведения, полученные из устных бесед. В ткань повествования введены фрагменты мемуаров и критических статей, которых к середине 1930– х было уже опубликовано немало. К сожалению, все источники цитат нам не удалось установить.
Маяковский являлся излюбленной фигурой советской критики и советского литературоведения. Книг и статей о нем написано во много раз больше, чем о Белом и Багрицком вместе взятых. Десятилетия пристального внимания к Маяковскому принесли свои плоды. Досконально изученной оказалась биография поэта, подробно анализировалось его творчество. Однако преобладающая часть работ о Маяковском имела существенный изъян – жесткую идеологическую запрограммированность. Не вполне свободна от идеологических штампов и биографическая часть публикуемого очерка – он открывается словами Сталина о том, что «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи».
На пути канонизации Маяковского, начавшейся, в общем-то, сразу после смерти «первого поэта революции», стояли свои знаменательные вехи. Главная из них относится к декабрю 1935 года, когда страна узнала, что, по выражению Н.Н. Асеева, «Маяковского Сталин почтил вниманием…» [176]
Сталинский афоризм имеет свою историю. Он восходит к резолюции, поставленной Сталиным на письме к нему Лили Юрьевны Брик от 24 ноября 1935 года. В письме содержались жалобы на бюрократические препоны, мешающие развернуть кампанию по увековечению памяти Маяковского (воссоздать мемориальную квартиру, издать Полное собрание сочинений и т. д.), сообщалось, что "по распоряжению Наркомпроса из учебника современной литературы на 1935 год выкинули поэмы «Ленин» и «Хорошо», указывалось на то, что «наши учреждения не понимают огромного значения Маяковского – его агитационной роли, его революционной актуальности. Недооценивают тот исключительный интерес, который имеется к нему у комсомольской и советской молодежи» [177] и т. д. Ознакомившись с письмом Л.Ю. Брик, Сталин согласился со справедливостью ее претензий и поручил секретарю ЦК ВКП(б) Н.И. Ежову «разобраться». Сталинская резолюция гласила: «Т. Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливым поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. <…> Сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов. Привет! Сталин».
176
Строка из подготовительных материалов к поэме Н.Асеева «Маяковский начинается». См.: Николай Асеев. К творческой истории поэмы «Маяковский начинается» / Вст. ст. и публ. А.М. Крюковой // Из истории советской литературы 1920 1930-х годов. Новые материалы и исследования (Литературное наследство. Т. 93). М., 1983. С. 464.
177
Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике 1917 1953 гг. / Сост. А. Артизов, О. Наумов. М., 1999. С. 270–272.
Афоризм вождя «впервые был опубликован в „Литературной странице“ „Правды“ 5 декабря 1935 года в редакционной статье „Владимир Маяковский“ и немедленно подхвачен всей прессой. <… > Эпитет „талантливый“ был сразу же уточнен суперлативом „талантливейший“. <…> 6 декабря формула Сталина была включена в редакционное послесловие к публикации последней речи Маяковского (на диспуте о „Бане“ 27 марта 1930 года) в „Известиях“ (№ 283 (5836), стр. 4). В „Литературной газете“ от 9 декабря Маяковскому была отведена целая страница со сталинским лозунгом в заголовке». [178] С тех пор эпиграф из Сталина украшал почти любой труд о Маяковском. Более того, сталинской директивой жестко определялся тот угол зрения, под которым следовало отныне рассматривать жизнь и творчество «талантливейшего поэта».
178
Флейшмаи Л. Борис Пастернак в тридцатые годы. Jerusalem. 1984. С. 269.
Материал о Маяковском испытал на себе гораздо большее идеологическое влияние, чем, к примеру, материалы, посвященные Белому и Багрицкому. И это естественно, так как сотрудник Института мозга не волен был нарушать складывающийся идеологический канон. Отсюда проистекает не только обязательное цитирование Сталина, но и, к примеру, столь же обязательное осуждение исканий Маяковского периода Лефа, подробный рассказ о его юношеской революционной деятельности и ряд других моментов, порой назойливо подчеркивающих органическую, исконную приверженность поэта идеалам коммунизма. Не была обойдена и тема «Ленин и Маяковский». В очерке воспроизводится положительное суждение Ленина о стихотворении «Прозаседавшиеся», приводится «байка» о том, как Маяковский своим остроумием сокрушил обывателя, назвавшего «вождя мирового пролетариата» немецким шпионом.